Культ «воина-вождя», «вечной войны», неотрефлектированного действия и насилия (подпитываемый чтением не только Ницше и Киплинга, но и Ч. Дарвина, Г. Спенсера, революционного синдикалиста Жоржа Сореля, Мориса Барреса и Шарля Морраса, Габриеле Д'Аннунцио и Филиппо Маринетти) – этот культ выполнял в жизни Дриё компенсаторную функцию, что не являлось секретом ни для него самого, ни для его современников: «Мои недруги прекрасно уловили – и это было достаточно очевидно – женский, инвертированный характер моей любви к силе»31.
Женственность, пытающаяся восполнить себя сверхмужественностью, – вот психологический исток «двойственности» Дриё, о котором (в рецензии на «Фашистский социализм») Жюльен Бенда писал так: «Его фашизм – это не столько политическая доктрина, сколько моральная установка – ницшеанская воля к постоянному самопреодолению, презрение ко всему статичному, неподвижному, к мирным радостям, символом которых представляется ему демократия. Он ненавидит клерка, который жизненным опасностям предпочитает уединение в четырех стенах, где он мог бы предаваться размышлениям по совести. И однако этот культ героизма уживается с неподдельным сочувствием к малым мира сего. У этого фашиста социалистическое сердце. Вот в чем его драма»32.
Драму, о которой говорит Бенда, пережил не один Дриё Ла Рошель, это драма значительной части европейской интеллигенции XX века. Суть ее Бенда описал еще в 1927 году в знаменитом эссе «Предательство клерков»33.
В первой половине нашего столетия «клерками» во Франции называли (да и сейчас еще называют) «образованных», «грамотных» людей, причем не просто «интеллектуалов» (специалистов в той или иной области умственного труда), но скорее тех, кого мы именуем «интеллигентами», имея в виду не уровень их умственного развития или характер профессии, а их нравственную позицию в мире. Именно [269-270] эту позицию, доказывает Бенда, предала значительная часть современных клерков-интеллигентов. Именно в их рядах оказался Пьер Дриё Ла Рошель.
Слово «клерк» происходит от церковнолатинского «клирик». В Средние века «клир» представлял собою группу людей (отчасти напоминавшую буддийскую сангху), которые, как правило, не добывали себе пищу, не производили материальных благ и не воевали, но, в сущности, жили за счет мирян, добровольно взявших на себя заботу об их обеспечении. Если мирянин жил «мирскими заботами», т. е. индивидуальными и групповыми (семейными, классовыми, национальными и т п.) интересами, то за что же он кормил клирика, какие функции ему отдавал? Чем тот был призван заниматься? Только одним: поиском истины. Чему служить? Справедливости. Что создавать? Пространство мыслительной культуры, организованное неутилитарными идеалами и вознесенное над миром «мирской суеты». «Царство мое – не от мира сего», – мог бы сказать о себе каждый подлинный клирик, и тем не менее в любом традиционалистском обществе «клир» возникал не вопреки, а благодаря воле мирян, пользовался поддержкой и почитанием с их стороны.
Не имея возможности помешать мирянам жить «страстями», совершать насилия и преступления, «клирики» всегда более или менее успешно препятствовали тому, чтобы люди сублимировали свои корыстные инстинкты, находили им нравственное оправдание; именно благодаря клирикам, подчеркивает Бенда, человечество, неустанно творя зло, поклонялось все же не злу, а добру. Именно клирики во все времена были совестью человечества, не позволяя угаснуть его вере в собственное «достоинство».
Новоевропейский клерк-интеллигент – прямой наследник прежнего клирика, ибо в расчет следует принимать не его личные слабости или достоинства (Гёте, например, по его собственным словам, «едва только в мире политики вырисовывалась серьезная угроза, своевольно уносился мыслями как можно дальше»34, тогда как Руссо или Шатобриан, близко принимавшие к сердцу дела «века сего», непосредственно в них вмешивались, Эразм Роттердамский и Кант, сами сторонясь политических распрей, старались привить согражданам чувство совести и справедливости, зато Вольтер в деле Каласа или Золя в деле Дрейфуса проявили незаурядную гражданскую твердость), но его нравственную установку – убежденность в том, что совестливый [270-271] разум и насилие несовместимы и что интеллигент может служить лишь истине, а не тому или иному мирскому «делу».
Беда в том, что трещина, так или иначе всегда существовавшая между «клерками» и «мирянами», к началу XX века превратилась в настоящую пропасть: современные «миряне» сводят счеты между собой, не обращая никакого внимания на голос интеллигенции, а в крайних случаях физически изолируют или просто уничтожают ее. Существует, замечает Бенда, надежный критерий, позволяющий узнать подлинного «клерка»: чем тверже его убеждения, тем неподдельнее ненависть к нему со стороны «мирянина», и наоборот, похвалы «мирян» служат верным признаком того, что интеллигент изменил своему призванию.