Здесь наша Тверь пришла мне на память. Как бывало там, еще на моей памяти, жены купцов, мещан, цеховых величаются в высоких глазетовых кокошниках с дорогими нашивками и с богатыми фатами. Предковский наряд канул в воду, сменен французскими шляпками.
Не надивишься, куда ни ступишь, преобладанию французского духа. В самые ясные дни власти и славы Наполеоновой оно едва ли было так сильно, как нынче. Тогда оно было шумно и громко: его боялись; теперь оно легко и заманчиво; полюбили его. От того француз везде с первого шагу, как дома: ни Березина, ни Лейпциг, ни Ватерлоо не могли выбить из головы его мысли, чтобы он не был представителем великой нации. Грозные крепости построены и строятся по Рейну, по Дунаю, в Тироле, в Ломбардии, на берегах Средиземного моря - все на случай нашествия галлов. Положим, что нигде нет Крылова лисы-строителя: но где не найдется лазейки для французского духа?
«...» Замечательный разговор был у меня с одним венгерским магнатом: с жаром говорил он о разных вопросах на последнем у них сейме и с негодованием рассказывал, до чего дошло у них вольнодумство: нашлись люди, которые предлагали на сейме отмену смертной казни. На скромный вопрос: что ж в том дурного, отвечал: невежды, забыли, что маджар и словак до сих пор не перерезали их только затем, что сами боятся плахи. Отпала у меня охота выпить рюмку токая на месте.
В Вене много достойного любопытства; но все то давно объявлено во всенародное сведение. Для меня немало было нового в устройстве города и разных заведений. - Пока началась музыка в придворной церкви, ходил я по аванзалам, и в одной заметил крупное рукописание на стене за стеклом в позолоченной рамке. Написано: «Мы (имярек) граф, барон, господин и проч.: и проч.: по Высочайшему Е. И. и К. Величества повелению объявляем всем и каждому, чтобы никто не смел в аванзалах шуметь, дозволять себе неблагопристойности, плевать на пол, проходить мимо балдахина без должного почтения и пуще всего останавливать придворных служителей, когда они носят кушанье к столу Е. И. и К. Величества - под страхом неминуемого взыскания». - Не верил я глазам своим и два раза прочитал наставление, по местам, вероятно, и в XIX веке еще нелишнее.
О Швейцарии написано столько хорошего, что я там-то и думал найти образец благоденственного и мирного жития на земле. - Что же? Не успел завидеть издали арку, через которую вход в ущелья Юры, как наехал на крупную побранку в маленьком селении; до драки доходило, и вот за что: поселившаяся в этом месте исстари община отделила участок земли под общественный выпуск для пастьбы рогатого скота в известное время: до того не смей ступить туда ниже Сильфида. Кому и в какой мере пользоваться выпуском - как было при пращурах, так и нынче: хранится список предков-хозяев с отметкою, кому из них и сколько коров вольно было пускать на пастбище. Потомки удерживают в том виде предковское право. Иная семья размножилась, из другой живет один и тот бескоровный; одни продали и продают свое право не только своим, но и сторонним, кто более дает, у кого было на две, на четыре коровы - в две, в четыре руки; у других двадцать коров, а право лишь на пять. Эти хотели бы изменить старинный устав; но сколько ни сходятся для совещаний и как ни рассчитывают, что выпуск, разделись он частицами в собственность и засевайся кормовыми травами, дал бы в десять раз болеe сена: радикалы в этом состязании всегда одерживают - случалось, камнями по головам - победу над либералами.
«...» Или я зашел в Швейцарию не с той стороны, или Лорешь, кокетка, сидя на поляне в венке из далий и роз, совсем околдовала меня…
Потом я зашел из любопытства в гостиницу: сидел в углу за столом великан cyxой и бледный, в серой шляпе с широкими полями, с длинной бородою, с распущенными волосами, в сером из крестьянского сукна, старинного французского покроя, кафтане, в таком же камзоле, в шерстяных серых чулках, в башмаках и с огромною палицею, смотрел в землю и жевал кусок хлеба, запивая водою - анабаптист; живут, как отшельники, на Швейцарских высотах Юры, не имеют права приобретать в собственность, а нанимают участки земли, смирны и трудолюбивы; но любят безмолвие, уединение и бегают всякого необходимого сообщества с миром.
«...» В Швейцарии и на самой границе ее жили в одно время три знаменитости XVIII века. Из них Руссо женевцы согнали было со двора, потом воротили и отдали ему на житье островок, омываемый сафирною Роною: жив в меди, задумался, сидит и пишет; Гиббону водландцы велели в Лозанне круглый год гостей принимать, а у Вольтера посетители так обрезали драгоценнейшую вольтеронопольскую реликвию, штофный голубой полог, что над кроватью его теперь висит уже только подобие ночного колпака с страусовыми перьями.
«...» Швейцарцы слывут попрошайками. Правда, лишь назови кого, и тот не поворотится, не отзовется, «не знаю» не скажет в ответ на вопрос, чей дом, без buona mano. У девушек в таких случаях не язык говорит, а лицо и глаза, и говорят отменно красно. Но по дурной привычке в городах и около гостиниц грешно бы было делать общее заключение. Заметна в массе народа немалая бедность; но и та не в грязи, не терзает унылым напевом, не бродит в оборванных рубищах.
В Тироле мало удобств, которыми Швейцария снабжает гостя щедрою, хотя не совсем бескорыстною рукою. Несмотря на то, я провел в Тироле дней семь с удовольствием. Тиролец молодец: кожаные шаровары на нем по колена, колена голые, голубой шерстяной чулок закрывает у него только икру ноги, башмаки на босу ногу с большими пряжками, жилет всегда красный, сверху черный, кожаный или суконный камзол с рукавами, на шее платок голубой или красный, на голове остроконечная шляпа, черная или зеленая. Отрасти он себе бороду, да надень русский кафтан, примешь его за русского с Волги: такие же греческие и римские лица, здоровые, умные, не без лукавства; такие же смелость, телесная сила, окреплость в труде, в невзгодах и в непогодах. От Балтийского до Средиземного моря нигде я не заметил в народе такой привязанности к вере отеческой, какую видишь на святой Руси и в Тироле. Тиролец не пройдет мимо церкви, не став на колена, как русский не пройдет мимо храма Божьего, не остановившись и не осенив себя крестным знамением. Тирольский фурман не пустится в путь без образа Спасителя или Матери Божией впереди на возу, как русский извозчик не двинется с места, не призвав Господа в помощь, а иной - не прикрепив и медного образка к телеге на столбике. В деревнях я видел - целые семьи на коленях читали и слушали вечерние молитвы по первому звону колокола к Ave Maria. В одном Тироле народ похож на русскую нацию в преданности к особе Царя - и они доказали то перед лицом всего света в 1809 и 1812 годах. Проливали тогда же кровь испанцы и немцы, но не за веру и не за Царей, а за какую-то политическую независимость. В Тироле только видны, как на Святой Руси, прародительские нравы, обычаи; как были искони, так и нынче; ничто в народе не изменилось; такой он и нынче армяк из грубого, да теплого сукна, каким называл его Максимилиан в конце XV века; весь успех народной цивилизации состоит еще лишь в том, что поселянки, мещанки, посадские начали носить вместо зеленых высоких и остроконечных низкие, черные, сверху широкие, наши кучерские шляпы.
Как рyccкиe молодцы в деревнях любят носить на шляпах павлиньи перья, так и тирольцы; только у них не павлиньи перья, и не всякий вправе наколоть на шляпу перо: оно у них победный венок. В Тироле водится птица Spiehlhane - в необитаемых местах, на недоступных утесах, на высотах, где уже и трава не растет. В крови у тирольца страстная и непреодолимая охота подстеречь и подстрелить эту птицу. Три-четыре молодца вдруг пропадут без вести - отправились в горы, где месяц-другой терпят холод и голод, возвращаются иногда с пустыми руками, а отдохнув, опять пропадают, опять идут в горы с тою же неугасимою страстью. Торжество для селения, когда воротятся с добычею. Птица от этих гонений приметно стала переводиться. Правительство приняло ее под кров свой и запретило эту охоту, но без успеха. К чему же она? Под пару ей у Тирольца есть другая страсть, род нашего покойного кулачного боя. И эта игра запрещена; несмотря на то, редко бывает народное сходбище, праздник, на котором удальцы не вздумали бы поискать чести в приятельском кулачном поединке: причем обыкновенно надевается на палец правой руки предковский железный перстень с треугольною, довольно высокою и нетупою насечкою. Условие - не забить друг друга до смерти; безделицы - выбить зубы, раскроить лоб, проломить голову, своротить нос, расщепить ребро, окровавить, изувечить, изуродовать - эти и другие подобные мелкие трофеи дозволены. Кто собьет приятеля с ног, а сам устоит на ногах, тот победитель, и тот лишь в Тироле имеет право носить на шляпе перо из хвоста тирольской Spiehlhane: сколько побед, столько и перьев на шляпе. До сих пор в этом народная гордость. Народный нрав и обычай не скоро умирают, сколько ни пиши запрещений.