То же и в повседневной, нетуристической жизни. Если раньше тему угрожающего Востока и дружественного Запада невротически будировал первый президент независимой Чехии, драматург Вацлав Гавел, то при сменившем его Вацлаве Клаусе, мудром дипломате и крепком хозяйственнике, таких разговоров почти не услышишь. Почти - потому что в медиа некий заносчивый тон по отношению к России все-таки присутствует. Однако сами чехи связывают это с тем, что на газетно-журнальном рынке здесь, в полном соответствии с заповедями ультралиберальной непротекционистской экономики, господствуют эффективные немецкие собственники. Для которых русские с их деньгами - в лучшем случае конкуренты, в худшем - враги. Впрочем, сами чехи на русских с деньгами смотрят вполне прагматично - им нравится, что наши автосалоны закупают их «Шкоды» (производством которых, как известно, владеет «Фольксваген»), а наши рядовые покупатели совсем не брезгуют «Старопраменом» и «Велкопоповицким». Как только в России запахло деньгами и стабильностью, все смышленые здешние бизнесмены достали с чердаков свои тетрадки по русскому языку времен ЧССР, а озабоченные туристическим продвижением своих городов главы муниципалитетов вспомнили о том, что в России у них есть города-побратимы, и начали быстренько восстанавливать отношения. Но в этих отношениях никакой сердечной привязанности - одна прагматика.
Варшава - Прага
У русских, конечно, имперское мышление - любой турагент расскажет вам, что эти две страны у их клиентов идут через запятую. Причем возникают они в разговоре, когда выясняется, что Маврикий и Лондон на майские праздники расхватали более энергичные менеджеры среднего звена. Нерасторопному трудоголику-отпускнику следовало бы знать, что роднит эти две страны только пристальный взгляд внутрь его, россиянина, кошелька, который резко растолстел за последние пять лет. А так это два мира, стоящие спиной друг к другу, две равноуважаемых семьи, родство которых наблюдается только в корнях некоторых слов. Сплошной парадокс: богатая углем, землями и имеющая выходы к морю Польша с пассивным недоумением пьяной матери наблюдает, как ее дети-граждане, пользующиеся отменой виз и разрешений на трудовую деятельность, разъезжаются по всему Евросоюзу на сезонные работы (по показателям экономической эмиграции Польша скоро опередит Украину!), да там и остаются. У малютки Чехии роль природного ресурса играют вылизанные до блеска и восстановленные до неправдоподобия архитектурные достопримечательности. Но от эмиграции она не страдает - наоборот, приглашает к себе гастарбайтеров.
Польша поправляется от затяжного экономического кризиса - и поэтому даже в малых городах, изрядно обшарпанных и нечистых, сквозь бледность выздоровления просвечивает румянец надежды и пульс жизни. Обстановку в похожих на свадебные торты районных центрах давно уже поправившей свои дела Чехии лучше всего описывает емкое слово nuda - скука (один из популярных местных фильмов так и называется: Nuda v Brno). Полякам до нас всегда есть дело - они обижаются на поговорки о курице не птице, ждут извинений за Катынь и Харьков, обсуждают, как будет относиться к Польше новый российский президент, отдают первые полосы событиям на Украине. Их юго-западным соседям куда интереснее, что происходит еще западнее - например, сколько составил годовой доход земли Баден-Вюртемберг или кто выиграл праймериз в штате Вайоминг. Необходимость обсуждать новости с Востока воспринимается чешскими медиа как некая унылая необходимость.
Впрочем, скучно было не всегда. Лет десять назад, когда Чехия еще отходила от последствий Варшавского договора, на улицах Праги было очень даже весело. Хиппи, карманники, полицейские, уличные торговцы, сотрудники расположенной здесь штаб-квартиры радио «Свобода» - все они говорили: «Прага - это восточноевропейский Амстердам», имея в виду количество сходящихся в один водоворот энергетических линий. Это сравнение, в известном смысле, и сейчас верно, но только с формальной точки зрения - если раньше встретить драгдилера можно было разве что в укромном городском саду, то теперь - у центральной станции метро Mustek; они даже не шифруются. В остальном же здесь форменное Карлсруэ - за границами туристического города в 23.00 ложатся спать. Ну да, nuda.
Все очень просто - России и Польше, двум бывшим империям, как двум джентльменам, всегда найдется, о чем поговорить. О 1612 году - настоящем и хотиненковском. О Катыни - настоящей и вайдовской. О европейской демократии и оранжевых революциях. О мире римском и византийском, о бабушке из Львова, о дедушке в Казахстане. О Кеслевском в кино и Станиславском в театре. Тема для разговора найдется сама. Оглянуться не успеете, как обменяетесь с попутчиком электронными адресами.
Ну, а c чехами поговорить можно тоже. О Кундере, о Грабале, о Менцеле и Формане - на приеме в посольстве. И о пиве - c попутчиками в поезде, любезно не припоминающими вам 1968 год, - ведь во всем, что не касается денег, чехи очень толерантны. Ах да, еще о Кафке. Ничего страшного. Чехия просто далеко. Двое суток пути. Не шутка.
«…А потому, что они уроды!»
Путевые заметки на салфетке
Захар Прилепин
У самого известного латышского националиста фамилия Сиськин. Вообще он Шишкин, но в латышской транскрипции буквы «ш» нет, посему пришлось Сиськиным ему доживать свой трудный век. Он тот самый Сиськин, что проходил по делу о взрыве памятника Освободителям. Трибун, крикун, ну и врун, не без того. Как водится среди националистов - полукровка, латыш только наполовину.
Сиськин, к счастью, в своей стороне оказался маргиналом, они его даже посадили, обнаружив террориста, как и следовало ожидать, в землянке.
В реальности в Латвии нет никакого такого фашизма. Так, по крайней мере, показалось мне на первый, скользящий, поверхностный взгляд.
В Риге русская речь слышна чаще, чем латышская. Несколько дней я бродил по кафе и магазинам, втайне надеясь, что вот сейчас меня откажутся понимать или отберут меню, или раздумают обслуживать. Не тут-то было.
Все меня обслуживали, всё мне продавали, и бармены говорили на самом чистом русском, и вообще есть подозрение, что там одни русские повсюду. Ходят как дома.
Знаете, как там тепло на душе становится в магазинах, когда из подсобки один бодрый женский голос кричит с непередаваемой на письме интонацией: «Мань, а где мешки-то свалены? Мешки, говорю, где, Мань?» Так только в какой-нибудь рязанской деревне могут кричать. Даже в Москве так кричать не умеют.
Гостиница, куда нас заселили, располагалась напротив парка.
Выйдя на улицу со своим латышским знакомым, я спросил: «А где тот парк, где Санькя закопал пистолет, прежде чем убить судью?»
У меня есть роман «Санькя», там одноименный молодой экстремист приезжает в Ригу, дабы смертельно наказать судью Луакрозе, посадившего советского ветерана на 15 лет. Санькя закапывает ствол в парке, а потом раскапывает и, выпив для храбрости, отправляется на «мокруху».
«Где этот парк?» - спрашиваю, любопытствуя. Я в Риге никогда не был до того момента и судью не убивал, как некоторые предполагают.
«А вот!» - отвечает знакомый.
Меня, оказывается, поселили ровно напротив этого парка, через дорогу. Едва ли с умыслом произвели со мной такое - чтоб я как Раскольников пошел во тьме на место преступления. Это, скорей, очередной случай божественной иронии: я очень часто замечаю, как нам подмигивают сверху. Что, мол, парень, ты до сих пор думаешь, что Бога нет? А вот я, опять тебе вешку поставил, чтоб не забывал.