«Ахну его по черепу,— предчувствуя схватку, холодея, подумал он.— Выхвачу оружие, а тогда посмотрим...»
Однако никто не появлялся. Михаил заглянул в помещение. В небольшой комнатке с голыми бетонными стенами стояли две узкие солдатские койки. К ним прижались две тумбочки. Два стула дополняли обстановку этой солдатской кельи, освещенной такой же, как и в коридоре, лампочкой за проволочным колпаком. Людей не было. Ничто не говорило о том, что кто-нибудь здесь живет. На койках не было даже подушек.
Михаил хотел было идти дальше, как вдруг снаружи, где-то возле входа в дот, послышались человеческие голоса. Сюда кто-то шел. Он огляделся — куда бы спрятаться — и не нашел ничего, кроме комнатки, у входа в которую стоял. А что, если здесь спят часовые, которые сменяются с постов?
Но отступать было некуда. Не раздумывая, Михаил залез под одну из коек, положил возле себя дубину и затаился.
По коридору процокали чьи-то сапоги, потом цокот затих у входа в комнату, хорошо смазанная дверь неслышно открылась, на Михаила по полу повеяло ветром, и вслед за этим он увидел две пары немецких сапог. Одни были большие, рыжие, почти красные, исцарапанные, но еще, видно, новые, потому что шипы на подошвах совсем не износились. Другие сапоги — поменьше, черные, начищенные до зеркального блеска, и, хоть они были старее рыжих, с первого взгляда казались куда более новыми. Уже по этим сапогам можно было судить о характерах их владельцев. Тот, что в красных, наверно, высокий, ленивый, безразличный, хмурый, неразговорчивый. А в маленьких черных — ловкий, веселый, франт и краснобай, любит поесть, выпить, любит девчат, и они его любят и летят, наверно, на его начищенные сапоги, как бабочки на огонь. У обоих было и кое-что общее, и это сразу же отметил Михаил. Оба были опытными, обстрелянными, битыми солдатами. Это стало ясно Михаилу после того, как, войдя в комнату и не говоря ни слова, солдаты мигом сбросили с себя стальные каски, черные широкие пояса с нацепленными на них магазинами к автоматам, баклажками и сумками и свалили все это прямо на пол между койками. Вслед за касками и поясами полетели на пол автоматы, а за ними и сапоги. Солдаты сбрасывали с себя амуницию небрежно, раздевались быстро, без разговоров. Это были фронтовики, которые привыкли ценить каждую минуту, отведенную им для отдыха.
Койка над Михаилом тяжело заскрипела — это устраивался владелец красных сапог. Его товарищ тоже не мешкал. Он лег, пошарил в своей тумбочке, потом щелкнул зажигалкой, и в комнате запахло табачным дымом.
— Ты все куришь,— хрипло проговорил тот, что лежал над Михаилом,
— Все курю,— весело согласился хозяин маленьких сапог.
— Лучше бы свет погасил.
— А как его погасишь? Рубильник на командном пункте.
— Выверни лампочку.
— Сам выверни, если просунешь пальцы сквозь сетку.
— Ну тогда разбей ее как-нибудь. Надоело!
— Идея!—радостно согласился веселый солдат, встал на койку и стукнул чем-то по лампочке. Зазвенело разбитое стекло, и свет погас.
— Так будет лучше,— сказал он.— Теперь хоть поспим спокойно, если снова какой-нибудь остолоп не поднимет тревоги.
— А может, то были английские шпионы? — высказал предположение хозяин красных сапог.
— Дурак — и все! — выругался маленький.
В сердцах он бросил недокуренную сигарету на пол, и она покатилась прямо к Михаилу под койку. Душистый дым защекотал ноздри, голова пошла кругом, и Михаил не удержался перед неодолимым искушением. Он неслышно протянул руку и, нащупав окурок, стал, обжигаясь, мять его в пальцах. Курить он не мог — об этом нечего было и думать,— но погасить окурок и хоть пожевать табаку — разве он не имел права на это?
Но вот грузный солдат, что лежал над Михаилом, всполошился.
— Ты зачем выбросил окурок?
— А что?
— Я бы докурил.
— Не будь таким жадным.
— Будешь, когда на неделю дают три сигаретки. Куда ты бросил окурок?
Он свесил с койки голову и попробовал найти окурок, но ничего не увидел. Тогда солдат принялся шарить по полу рукой.
Михаил слышал его тяжелое дыхание, слышал шорох его пальцев по бетонному полу и думал об одном: как бы солдат случайно не зацепил его рукой или не решил посветить себе спичкой. Спасение было в том, чтобы подсунуть окурок под эти пальцы. Но Михаилу не пришло это в голову...
Выручил его другой солдат. Он снова стукнул ящиком своей тумбочки и с усмешкой в голосе сказал:
— Возьми сигарету и не сопи под койкой. Берлинская штучка, «Юно»! Слышал?