— Зачем же запрещать? Однако, если вы не забыли, перед этим я уговаривал, убеждал вас идти вместе, а вы упирались.
— Я не был уверен, что мы пройдем «линию Зигфрида». Кроме того...
— Кроме того?
— Кроме того, я не хотел жертвовать своей свободой.
Пан Дулькевич отвернулся и замолчал. Даже по его спине было видно, как он страдает. Здравый смысл подсказывал: «Придерживайся этого веселого и смелого украинца», а гонор нашептывал: «Ты, майор Войска Польского, и пойдешь в услужение?! Кто-то тебе будет приказывать, будет тебя притеснять?!»
«А, к дьяблу тот гонор!»
— Я хочу идти вместе с паном. — Дулькевич смело взглянул на Михаила. — Надеюсь, мы сможем понять друг друга?
— Вот моя рука, — сказал Михаил. — Рука и слово советского гражданина, что буду помогать вам всегда и никогда не брошу в опасности.
— Слово чести!— торжественно проговорил Генрих Дулькевич, сжимая руку Михаилу.
Руки у обоих были худые-худые, даже словно бы светились. Кожа, кости и жилы. Однако оба они знали: пока в этих руках есть хоть капля силы, они будут нажимать на спусковые крючки и бить, бить фашистов.
— Теперь один маленький процедурный вопрос, — сказал Михаил.
— Прошу, — любезно поклонился Дулькевич.
— Раз здесь собралось двое вооруженных людей, то, очевидно, речь будет идти не просто о сотрудничестве на параллельных курсах, а о прочном союзе?
— Да, — подтвердил Дулькевич.
— И раз уж вы присоединились ко мне, то это, полагаю, свидетельствует о вашей готовности слушаться меня, как слушаются солдаты своего командира.
— Да.
— Однако я хотел напомнить пану, что я лейтенант, а пан — майор.
— О, ерунда! — махнул рукой Дулькевич. — Я был майором ровно сорок три минуты. Когда в сентябре тридцать девятого года на нас напали немцы, я был обыкновенным коммерсантом и занимался поставками военного снаряжения для нашей армии. В тот самый день, когда все должно было кончиться, меня вызвал знакомый генерал и уведомил, что я не просто коммерсант Генрих Дулькевич, а майор Войска Польского. Пока я доставал себе мундир, пока подгонял его, пришло известие о капитуляции. Да что тут рассказывать! Пан видел, как я стреляю.
— Я не успел рассмотреть,— засмеялся Михаил.— Приходилось думать об укрытии.
— Еще раз прошу извинения, пан командир, — поклонился Дулькевич.
УПАВШИЙ С НЕБА
Прадед Юджина Вернера по рождению не был американцем. Он был чистокровным немцем из Пфальца. К тому же, как свидетельствуют некоторые факты из его жизни, неплохим немцем: после неудачной попытки свергнуть монархию в Германии в 1848 году среди изгнанников, простившихся с отчизной, оказался и Иоганн Вернер. Ему было суждено увеличить число американских немцев еще на одного.
Прадед не добился особых успехов на новой родине. Деду повезло больше, и, умирая, он оставил отцу Юджина немного денег, на которые удалось купить небольшую ферму в штате Висконсин. Это был типично немецкий штат. Здесь жили люди, говорившие между собой на языке, который звучал на Эльбе и Рейне, люди эти любили пиво, жирную еду, глиняные трубки после обеда и беседы о международной политике. В милуокском ресторане «Швабенгоф» можно было съесть сосиски, которые ничем не уступали знаменитым франкфуртским. Особенно славился ресторан своей запеканкой из лапши с курятиной, причем кур растили здесь же, в штате, на фермах, которые напоминали баварские или вестфальские хуторки.
Молодое поколение американских немцев постепенно отходило от отцов. Ему не хватало воспоминаний о земле дедов и прадедов. Семейные рассказы об утраченной родине звучали уже приглушенно, в них не было живых красок и тех незначительных на первый взгляд деталей, которые задевают чувствительнейшие струны в душе. Молодежь утрачивала язык своих предков. На улице среди детей звучала английская речь, в магазине — английская, в школе, по радио, в кино, в газете — везде английский язык. Неимоверных усилий стоило родителям научить детей наряду с английским немецкому языку. Не всем это удавалось, многие махнули рукой, будь что будет!
Юджин Вернер родился в семье, которая не могла и не хотела забывать свою бывшую отчизну. Как-никак за нее была пролита кровь их предков! Истинно немецкому воспитанию Вернера способствовало и то, что он с детства никуда не выезжал с отцовской усадьбы, не рвался в Чикаго или Нью-Йорк, а спокойно работал в патриархальном хуторке.
Когда началась война, Юджин, как истый американец, добровольно явился на призывной пункт и заявил, что хочет одним из первых вступить на немецкую землю, чтобы своими руками бить фашистов. Его желание было истолковано своеобразно. Юджина послали в школу разведчиков, после окончания которой он получил чин сержанта.