— Знакомься, Рольф, — поспешно сказала Гильда, заметив, какое впечатление произвела ее гостья. — Моя хорошая знакомая, соседка и почти вдова Дорис Корн.
— Я тронут, — штурмбанфюрер приложил губы к холодной белой руке Дорис. — И вместе с тем высказываю вам свое сочувствие по поводу...
— Гильда просто пошутила, — прервала его Дорис, и ее голос, по-женски мягкий, тихо толкнул Финка в грудь.— Я совсем не вдова и не собираюсь ею стать. Мой муж вот уже три года на Восточном фронте, — спокойно пояснила она.
— Надеюсь, что он вернется оттуда живым и невредимым, — Финк кашлянул.
— И победителем! — насмешливо добавила Гильда.
Финк недовольно взглянул на нее.
— От Гейнца вот уже три месяца ни одного письма,— сказала Дорис.
Она пришла к своей соседке, должно быть надеясь услышать слова успокоения; ей хотелось, чтобы кто-нибудь утешил ее, как малое дитя, высмеял все ее страхи, уверил, что Гейнц жив, здоров и, может быть, даже собирается в отпуск. Правда, Гильда не принадлежала к тем женщинам, с которыми Дорис по двенадцать часов работала на заводе для фюрера и великой Германии. Дорис часто слышала музыку и пьяные голоса, которые доносились снизу, из квартиры Гильды, видела, как та меняет автомашины, наряды и обстановку в квартире. А подруги Дорис на заводе еле перебивались. Однако, несмотря на чувство отчужденности, Дорис все же иногда заглядывала к Гильде, а та, в свою очередь, частенько приходила к фрау Корн, принося с собой лакомства и изысканные напитки.
Сегодня внизу было тихо, и Дорис решила зайти к Гильде. Если бы она знала, что здесь мужчина и к тому же офицер, она бы ни за что не побеспокоила соседку. Но теперь в ней затеплилась надежда, что этот офицер скажет ей что-нибудь о муже. Военные всегда знают больше, чем глупые запуганные женщины.
— В последний раз Гейнц писал откуда-то из Белоруссии,— тихо сказала она.
— О, из Белоруссии! — откликнулся наконец Финк. — Это же чудесно! Гильдхен, почему ты не приглашаешь фрау Корн сесть? Я полагаю, ей особенно приятно будет попробовать твоего меду. Ведь этот мед из Белоруссии!
— Из Белоруссии? — как эхо, повторила Дорис.
— Абсолютно точно, — штурмбанфюрер весело щелкнул высокими каблуками офицерских сапог.
— Боже, он горький, этот мед! Как полынь. Он должен быть горьким! —сказала женщина.
— Садитесь, садитесь, фрау Корн, — суетился Финк, не слушая ее, — садитесь, и мы вас угостим медом. Его завоевал ваш муж. Кто он, танкист, артиллерист, офицер, солдат?
— Нет, он пехотинец! Унтер-офицер.
— О, это прекрасно! Унтер-офицера ему дали за храбрость, не так ли?
— Он награжден железным крестом первого и второго класса. Крестом за заслуги, медалью за храбрость.
— Я в этом был убежден, — промолвил Финк, накладывая в розетку душистого меда.— Иметь такую очаровательную жену и не быть храбрым фронтовиком — это несвойственно немецкому духу.
— Ты болтаешь о фронтовиках так, словно сам всю войну просидел в окопах, — заметила Гильда, закуривая тонкую французскую сигарету:
— Мой долг заставляет меня оставаться там, где я необходим фюреру и рейху.
— Гейнц писал, что в последнее время на фронте было очень тяжело, — сказала Дорис. — Русские все время наступают, и никто не может их удержать. Если так будет продолжаться, русские дойдут до Берлина.
— Смею вас заверить, — сказал Финк, стремясь придать разговору шутливый тон, — смею вас заверить, что у нас сейчас просто нет серьезных врагов. Ну, русские там... Однако мы их уничтожим новым секретным оружием. Англичане и американцы воюют лишь так, для формы. С ними у нас никогда не было расхождений и не буде! Это просто досадное недоразумение и, заверяю вас, временное.
-— Как все это надоело! — вздохнула Гильда. — Русские, американцы, англичане... Фюрер говорил то, фюрер говорил это. Наши войска спокойно отступили, а враг в панике и спешке захватил новую позицию. Пять лет мы живем только войной, пять лет мы слышим прекрасные слова, горячие призывы и медленно превращаемся из живых людей в заспиртованных выродков. Вроде тех, каких я видела когда-то в Кельнском университетском музее.