В третьем часу ночи Финк прибыл наконец туда, куда ехал,— в один из небольших лагерей, где жили подчиненные ему иностранные рабочие и военнопленные. Он вызвал сонного начальника лагеря и кратко распорядился:
— Немедленно четыре человека охраны и дюжину чехов! Вы тоже пойдете со мной.
— Дюжины чехов мы, пожалуй, не наскребем,— вздыхая, сказал начальник лагеря, молодой эсэсовец, который уже знал, для чего Финку нужны чехи.
— Кто там у вас еще есть?
— Получили новую партию макаронников,— имея в виду итальянцев, ответил начальник.— Есть еще один англичанин, отчаянный тип.
— Давайте макаронников и англичанина. Англичанина и чехов последними. Чтоб подрожали как следует. Я им покажу!..
ТРАГЕДИЯ В ВЫСОКИХ ШИРОТАХ
Разные события случаются в войну. Об одних извещают все телеграфные агентства мира, за ними следят миллионы людей, о других не знает никто и никто ничего не говорит. Одними со временем будут гордиться потомки; вспоминая о других, покраснеют даже беспристрастные историки.
Это было летом 1942 года.
Армия фашистского генерала Паулюса форсировала Дон и взяла курс на Сталинград. Ведомство доктора Геббельса на весь мир оповестило, что Советский Союз не продержится теперь и месяца, что коммунизм будет уничтожен. Тирольские стрелки снаряжались, чтобы подняться на Эльбрус и закрепить на его вершине фашистское знамя со свастикой. После Сталинграда фашисты намеревались ударить через Кавказ на Иран, а там и на Индию, расколоть весь мир, искромсать тело самого большого земного материка — Азии. Тысячи советских солдат героически обороняли мир от фашизма. Союзники медлили с открытием второго фронта. Черчилль носился со своей идеей «уязвимого подбрюшья Европы», согласно которой второй фронт надо было открывать не во Франции, а на Балканах. Атлантический вал, которого в сорок втором году, по существу, еще не было, уже фигурировал как доказательство невозможности высадки на побережье Франции. С условленной даты — лето 1942 года — открытие второго фронта отодвигалось куда-то в бесконечность.
Война тем временем фактически продолжалась только на Востоке. Все, что можно было взять с западных границ, Гитлер брал и бросал под Воронеж, под Сталинград, в Крым, в Карелию, под Ленинград. Из частей вторых эшелонов «вычесывались» все солдаты, которые могли служить на Востоке. На Восток отправлялись все машины, танки, новейшие артиллерийские системы. Боеспособные военные соединения ехали тоже на Восток, а на их место прибывали остатки разгромленных полков, разбитых дивизий, полууничтоженных армий. Части, укомплектованные человеческим материалом, который сгребла отовсюду неумолимая рука тотальной мобилизации, части, которые сплошь состояли из кривых, глухих, разбитых болезнями старых людей.
Такие события предшествовали трагедии, о которой будет здесь идти речь.
Двадцать седьмого июня 1942 года в семь часов сержант боевой команды фрахтового судна «Меркурий» Клифтон Честер узнал от своего командира, что к вечеру, как только к их конвою присоединятся эскортирующие корабли, он, Клифтон Честер, должен будет перейти на крейсер «Йорк» в распоряжение капитана морской пехоты Нормана Роупера.
Клифтону не хотелось расставаться с командой, где он знал всех и все знали его. Там на большом военном корабле он будет одинок среди важничающих моряков, смотрящих свысока на «плавучую пехоту». Да и просто жалко было оставлять «Меркурий» — ведь на нем он уже дважды переплыл океан и один раз ходил до Мурманска с грузом оружия и боеприпасов.
— Это так необходимо, сэр? — спросил Честер своего командира.
— Да,— был ответ.
— Надеюсь, что это только на время нашего плавания?
— Очевидно, только на это время,— сказал командир.
Капитан Норман Роупер, хоть и носил морскую форму, вероятно, по ошибке был приписан к составу королевских военно-морских сил. Глядя, как он спотыкается на высоких корабельных порогах, Клифтон сразу сообразил, что капитан сухопутная крыса. А бледность лица нового начальника давала основание думать, что тот, кроме всего, еще и крыса кабинетная, которая все дни просиживает за столом, не видя солнца, не подставляя лица ветру. И вот у такого человека Клифтон Честер должен был служить ординарцем! Должно быть, капитан был какой-то шишкой, раз ему нужен был непременно ординарец-сержант, да к тому же сержант, взятый из боевой команды, где каждый человек незаменим.
На особую значительность капитана Роупера указывали также и другие признаки.
Он занял каюту старпома. Это была самая обыкновенная офицерская каюта. Два иллюминатора против низкой металлической двери. Между ними — хронометр, поблескивающий никелем. Справа на стене — портрет короля Георга. Слева за ширмой — узенькая тахта, покрытая восточным ковром. На маленьком письменном столике — библия, морские карты, лоции. Для хозяина каюты — стул, для гостей — два удобных кожаных кресла. Вот и все. Намного скромнее, чем помещение для флагмана, где кроме просторной каюты есть еще и салон, такой большой, что можно играть даже в гольф. Правда, как раз против каюты капитана Роупера был узенький отсек с широким кожаным диваном, над которым висел портрет адмирала Нельсона. Но станет ли уважающий себя британский офицер, имея каюту, сидеть в открытом отсеке?