Нечто подобное уже однажды происходило в войнах, последовавших после канонады в Вальми[72]. Тогда якобинская армия верила в миссию революции: Guerre aux châteaux, paix aux cabanes[73]. Они ощущали себя солдатами-освободителями, призванными передать народам восточнее Рейна благую весть о штурме Бастилии. Сегодня мы, однако, знаем, что в лозунгах якобинцев жутким образом возродилась и восторжествовала завоевательная страсть Короля-солнца[74]. Вражда к центральной Европе представлялась французским войскам в виде освободительной борьбы с легитимизмом, как и сегодняшним большевикам грезится борьба за свободу рабочего класса. Гете заблуждался, видя в этом рождение новой эпохи. Он спутал внешнюю форму с внутренней силой, провозглашенное намерение – с глубинным смыслом этого движения. Здесь мы тоже должны констатировать: новой была лишь оболочка, зерно же, сбросившее ее, оставалось прежним.
Сегодня стало очевидно, как глубоко отразился большевизм на судьбах Европы за два десятилетия своего существования. Самое главное в том, что из-за него Россия стала препятствием на пути слияния Европы в единый континент. После 1920 года европейские народы имели возможность преодолеть национальный, разъединяющий способ мышления, заменив его континентальным, объединяющим, и почувствовать себя накрепко связанными единой судьбой в горе и радости. Такое единение могло быть только союзом правовых государств. Помешать его появлению, сделать невозможным либерализм – и было целью, которую Россия преследовала своей коммунистической разлагающей работой. Со злобной яростью подхлестывала она духовный кризис Европы, вынуждая ее – за исключением Англии – сделать выбор: или стать коммунистической, или защищаться с применением силы. Получилось так, что Россия, эта якобы отсталая страна, становилась судьей и наследницей Европы. Так возник фашизм. Без большевизма его никогда бы не было. Именно, большевизм вызвал его как акт самозащиты[75]. Фашизм – детище большевизма, его внебрачный ребенок, который не знает своего родителя, да и тот его не признает. То, что фашизм впервые появился в классической стране анархизма, а национал-социализм – в том самом городе, где некогда существовала немецкая республика Советов[76], вряд ли можно назвать случайностью. Так Россия, будучи даже поверженной, косвенно определяла ход европейской истории.
Фашистский национализм есть принцип разъединения народов. С каждым вновь образующимся фашистским государством на политическом горизонте Европы появляется новая черная туча. Фашизм, конечно, сплачивает каждое государство в отдельности, но он раскалывает сообщество государств, усиливает напряженность между отдельными народами. Он ускоряет процесс европейского саморазрушения. Смотреть на него как на спасительное движение можно только с точки зрения национальной, но не континентальной. Самосознание отдельного государства возрастает, чувство же солидарности с целым исчезает, готовность к примирению слабеет, сообщество становится рыхлым и в конце концов распадается. Фашизм перенес разъединительные силы из горизонтальной плоскости в вертикальную. Борьбу класов он превратил в борьбу наций. Он лишь социализировал жизненные противоречия, но не устранил их. Разлагающий яд даст о себе знать в новом месте как вражда народов, от которой эти народы и гибнут. Фашизм толкает Европу ко всеобщей войне и тем самым к такому же хаосу, который непосредственным путем пытается развязать русский большевизм. Так вследствие частичной фашизации Европы ее общее развитие идет, хотя и обходным путем, к той же дальней цели. Результатом в любом случае будет распад Западной Европы, а в выигрыше всегда окажется русский континент (не обязательно советская система!)
Последнюю большую битву с Азией Европа выдержала 250 лет назад. Тогда христианская идея была еще достаточно сильна, чтобы объединить европейцев в защите от турок. Победа была одержана под знаком – крест против полумесяца. Теперь же у Европы и близко нет равноценной идеи сверхгосударственного значения, которая могла бы объединить народы. На красный кулак, который Россия угрожающе сует ей под нос, Европа отвечает цезаристским приветствием – от Саламанки до Риги, от Ахена до Афин[77]. Европа хватается за античное духовное наследие, за римский идеал принуждающего государства и его насильственного расширения. Из страха перед русским монстром она пожертвовала священными ценностями свободы и права. Это был единственный оборонительный жест, на который она оказалась способна. Но он не даст ей спасения. Последствия видны уже сегодня. Русскому Востоку не противостоит единая Европа. В то время как русский большевизм мыслит в континентальном масштабе, Европа раздирается в своих национальных противоречиях. Варвары технократии устремились во тьму безумия, поочередно сметая друг друга с пути.
72
74
75
76
77