Выбрать главу

— И что же сэр Грей?

— Он не ответил. До сих пор. Тем временем наш посол в Петербурге сообщил по телефону, что перед зданием посольства собираются несметные толпы русских, провозглашающих лозунги в честь Англии.

Шеф-редактор «Тайме» уже не смог сдержаться:

— А каково ваше мнение о Грее?

— Я верю в его абсолютную честность. — Нортклиф как можно выразительнее выделял голосом каждое слово. — Он знает, что делает, знает, зачем это делает, и в то же время знает, почему не может раструбить об этом на весь мир.

Стида так и подмывало взять слово и изложить свое понимание ситуации. Но вдруг ему показалось, что, с его стороны это было бы чересчур большой смелостью, хотя все отдельно взятые факты вполне согласовывались с его концепцией; нет, пожалуй, он оставит это пока при себе. Да и зачем кричать об этом во всеуслышание? Если правда на его стороне, то он только повредит ей, заяви она о себе его голосом. А если правда не на его стороне, то незачем тогда и срамиться.

Впрочем, в глубине души он был убежден, что ситуация одинаково сложна и проста: в то время как Австрия и Германия, по сути, сделали шаг к тому, чтобы переступить границу между миром и войной, Австрия одной ногой стоит уже даже по ту сторону., в то время как Россия и Франция полным ходом готовятся к активной обороне, Англия отмалчивается. При этом велика, если не стопроцентна, вероятность того, что, выскажись она со всей определенностью, возможно, Германия в последний момент пошла бы на попятный. Австрию-то особенно принимать в расчет незачем, решающими являются действия Германии. И в этой-то напряженкой обстановке сэр лорд Грей молчит. Впрочем, что, если он молчит умышленно? Что, если он молчит из каких-нибудь тщательно продуманных соображений?

Стид настолько погрузился в свои мысли, что прослушал все, о чем говорил сейчас Нортклиф. Он уловил лишь конец его речи:

— Мы, разумеется, всего лишь газета, ни больше ни меньше, газета, как и все прочие, с той только разницей, что свое положение и — пожалуй, я вправе это сказать, не рискуя впасть в преувеличение, — первенство во мнении читающей публики завоевали качеством своих корреспонденции. Мы служим правительству, но мы не слуги правительства. Мы служим Англии, английскому народу.

Что, что? Стид едва не закачал головой. Как-никак, мы не в Гайд-парке; нас здесь у старины шефа всего лишь трое редакторов, и мы знаем друг друга как свои пять пальцев. Впрочем, Нортклиф всегда знает, что говорит, и если уж с его уст слетает столь выспренняя фраза…

— В заключение обобщу. — Голос Нортклифа опять звучал совершенно бесстрастно. — Кризис разразился столь внезапно, что народ не знает, о чем, собственно, идет речь. Оппозиция, выступающая против войны, весьма сильна и умело акцентирует мысль о том, что со стороны Англии было бы безответственно вмешиваться в дела, которые ее не касаются. Взвесить все «за» и «против», думаю, следует предоставить правительству. Повторяю: я твердо верю в честность сэра Грея. Таким образом, обо всей этой проблеме мы можем судить главным образом с точки зрения морали.

Стид облегченно вздохнул. Наконец-то сказано ясно! Сказано в том смысле, что «Тайме» и впредь будет провозглашать и пропагандировать идею долга, обязывающего Англию в случае, если Германия ввяжется в войну, выступить на стороне союзников — Франции и России. Именно об этом дал сейчас Нортклиф ясно понять, а ведь сегодня утром он говорил с Греем. Этого достаточно, хотя о самом разговоре Нортклиф не проронил ни слова. Но и так он сказал нам более чем достаточно.

У Стида было такое ощущение, что, собственно говоря, он может уже встать и уйти. Ему вдруг показалось, что в небольшой комнате, прокуренной с его же помощью, нечем дышать. На самом же деле он уже прикидывал в уме завтрашнюю передовицу на внешнеполитические темы, и ему не терпелось сесть за письменный стол. В голове у него уже складывались отдельные фразы.

Но он вовремя спохватился: хотя сэр Нортклиф уже и сгреб перед собой бумаги, однако тут же взглядом удержал присутствующих, которые все, как один, полагали, что совещание окончено.

— Еще минутку, господа! Сложная ситуация, в которой оказалась Англия и ее внешняя политика, разумеется, тотчас разрешилась бы, если бы со стороны Германии последовало какое-либо грубое нарушение международного права и общечеловеческого морального кодекса. Например… например, если бы Германия нарушила нейтралитет Бельгии и вторглась на ее территорию с целью напасть на Францию.

На сей раз Стиду пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержать на месте нижнюю челюсть, которая от изумления готова была отвиснуть.

13. МОЛЬТКЕ

Когда статс-секретарь министерства иностранных дел фон Ягов уведомил начальника генерального штаба генерал-полковника фон Мольтке о своем намерении посетить его, он до последней минуты не был уверен, что не откажется от визита; у него было такое чувство, более того, он был почти убежден, что встреча с Мольтке окажется совершенно бессмысленной; и все-таки он в конце концов к нему пошел. Для очистки совести; он никак не мог избавиться от тягостного впечатления, которое произвела на него последняя встреча с канцлером Бетман-Гольвегом, когда они вместе еще раз анализировали все этапы сложного процесса, — чем дальше, тем стремительней мир скатывался к войне. Кайзер и его окружение браво трубили в фанфары до той самой минуты, пока их дерзновенные планы не начали претворяться в грозную реальность; тогда уже было поздно давать задний ход, а тормозить — без толку. Воодушевление, которым исходил Берлин, подогрел австрийских вояк до такой степени, что они пустились во все тяжкие, готовясь к войне. Остановить их было уже невозможно, а отмежеваться от них, бросить их на произвол судьбы значило бы лишиться единственного союзника и оказаться в одиночестве.

Оставалось одно — попытаться надвигающийся конфликт как можно более локализовать, точнее говоря, воспрепятствовать елико возможно вмешательству в него Англии.

Эти соображения фон Ягов изложил начальнику генерального штаба, мотивируя ими настоятельную необходимость своего визита.

Едва он кончил говорить, как Мольтке фыркнул:

— Говорили бы уж прямо. Вы, конечно, имеете в виду Бельгию.

Фон Ягов кивнул головой. Он даже не потрудился развить свою аргументацию в пользу того, что так приветствовала бы немецкая дипломатия, а именно — чтобы готовящееся наступление на Францию не началось с вторжения в нейтральную Бельгию. Мольтке обладал хотя бы тем преимуществом, что был более сведущ и более прозорлив, чем это могло бы показаться стороннему наблюдателю, если бы тот судил о нем лишь по его суровому солдатскому лицу, не выражавшему ничего, кроме грубой силы; да по маленьким глазкам, которые так же, как и рот и желваки на скулах, не выказывали ни малейшего движения мысли.

— Не будем тратить время попусту, — продолжал генерал, руки которого тоже неподвижно лежали на столе. — Для наших господ дипломатов я уже ничего не могу сделать и ничего не могу изменить.

Ягов кивнул головой. Скорее лишь в подтверждение того, что предчувствие относительно бесполезности этого интермеццо не обмануло его. Собственно, теперь он мог бы встать и уйти. Но прежде, чем он решился на это, его внимание привлекло легкое постукивание пальцев, которыми Мольтке забарабанил по столу.

— Мой юный друг… — Хотя Ягов и был моложе генерала, хотя почти юношеская внешность и скрадывала дополнительно еще несколько лет, однако этого все же было недостаточно для столь доверительного обращения; и если Мольтке на этот раз все-таки к нему прибегнул, то этим он, вне всякого сомнения, хотел показать, что намерен убедить гостя в своей искренности и доброй воле — как отец, который обращается к сыну. — Еще его превосходительство князь Бисмарк говорил, что единственное, чего Германия в случае военного столкновения непременно должна избегнуть, так это борьбы на два фронта. А сейчас мы накануне именно такой ситуации. За это мы должны благодарить господ дипломатов. Что же нам остается? Одно — как можно скорее ликвидировать один из двух фронтов, чтобы затем сосредоточиться на втором, оставшемся. Сокрушить стремительным ударом Россию — это неосуществимо; хотя у русских и нет такого оружия, как у нас, однако они располагают обширными пространствами. Мне незачем напоминать вам о Наполеоне. Стало быть, следует начать на западе, как это гениально замышлял мой предшественник. — И Мольтке, не оборачиваясь, мотнул головой в сторону стены позади себя, где висел огромный портрет генерала-фельдмаршала графа Шлифена; над стоячим, шитым золотом, воротником и бахромой эполет со стены взирало сверху вниз морщинистое, аристократически сухощавое лицо с усталым взглядом, видевшим и познавшим слишком многое; лицо, резко контрастировавшее с мясистым, невыразительным лицом Мольтке. — План Шлифена вам, конечно, известен; он предусматривает обхват французского фронта с севера и дальнейшее наступление прямо на Париж — это единственная возможность победоносно избежать военных действий на два фронта. Но, разумеется, это предполагает молниеносное вторжение в северную Францию именно через Бельгию. В противном случае вступать в войну не имеет никакого смысла.