При этом справедливое негодование по поводу лишения польского народа права на независимость сопровождалось огульным осуждением России как страны и русских как народа. Пушкин с негодованием осуждал кампанию против своей Родины в стихотворении «Клеветникам России». С одной стороны, он указывал на давние истоки польско-русских конфликтов. С другой стороны, он обращал внимание на родство судеб всех славянских народов, включая русских и поляков, и отвергал суждения тех, для кого «безмолвны Кремль и Прага» и кто ненавидит всех славян. (Знаменательно, что, когда в 1846 году австрийцы подавили восстание в Кракове, в ходе которого была провозглашена Польская республика, Австрийская империя не стала объектом столь громкого всеобщего осуждения в Западной Европе, каким стала Россия после 1830 года.)
Менее чем через два десятилетия к польским эмигрантам в Западной Европе присоединились венгерские, также утратившие родину после вступления в Венгрию русских войск. В мае 1848 года по просьбе австрийского императора Франца-Иосифа в области Австрийской империи (Венгрия и Трансильвания), охваченные революцией, были введены российские войска общей численностью в 140 тысяч человек. Лишь благодаря российской помощи революционные силы были разбиты, Австрийская империя была сохранена, а Франц-Иосиф удержался на троне. В России многие видные общественные деятели приветствовали царскую помощь венскому двору. Россия представлялась им несокрушимой твердыней, неподвластной общественным бурям, которые сметали европейские режимы. В 1848 году русский поэт и дипломат Федор Тютчев в своем стихотворении «Море и утес», написанном под впечатлением революционных событий в Европе, уподобил самодержавную страну «неподвижному, неизменному», «спокойному и надменному» утесу, который гордо возвышается над «адскими» волнами и «мутной пеной» Революции.
Однако революционеры и все политические силы, оппозиционные существовавшим в Европе режимам, негодовали по поводу действий России. Россия окончательно обрела в глазах либеральной и революционной общественности Западной Европы репутацию главного оплота европейской реакции. Хотя участие русских войск в подавлении восстаний в Европе за пределами России в 1848 году был единственным случаем такого рода в XIX веке, Россию стали именовать «жандармом Европы».
Негативное отношение к России разделяли не только революционеры стран Западной Европы и их сторонники, но и значительная часть общественности этих стран. Сознание того, что лишь Россия оказалась способной сокрушить Наполеона, привело к тому, что ее стали бояться. В то же время свидетельства о хозяйственной отсталости России и о ее необыкновенных богатствах убеждали многих в том, что она может стать удобным объектом для нападения и лакомым куском для будущих захватов.
Эти наблюдатели изображали Россию не оплотом монархических режимов существовавших в Западной Европе, а олицетворением темных сил, выступающих против цивилизации. Еще в 1835 году Алексис де Токвиль, противопоставляя в своей книге «Демократия в Америке» Соединенные Штаты России, утверждал: «Американец борется против естественных препятствий, стоящих у него на пути; противниками русского являются люди; первый сражается с дикостью и дикарями; второй – с цивилизацией, применяя для этого все виды оружия и искусства: поэтому первый достигает успеха с помощью плуга; второй – с помощью меча. Англо-американец… предоставляет полную свободу неконтролируемым действиям и здравому смыслу своих граждан; русские концентрируют всю власть в одних руках: главная цель первых – свобода; у вторых – рабство».
Впоследствии обвинение России в стремлении покорить цивилизованный мир повторяли многие в течение более чем полутора столетий. Так, Збигнев Бжезинский, разделив площадь России на число лет ее существования, получил следующий результат: «В течение века это означало ежегодное присоединение к Москве территории, равной по площади Голландии или Вермонту», то есть чуть более 30 тысяч квадратных километров. На основе этих и многих подобных заявлений можно подумать, что Россия являлась страной-людоедом, поглощавшей ежегодно по небольшому цивилизованному государству или по провинции большой цивилизованной державы. Если же так было, то непонятно, каким образом России удавалось «поедать» одну страну за другой, а весь цивилизованный мир много веков терпел это безобразие.
Разумеется, эти оценки строились на произвольной манипуляции историческими фактами и их односторонней интерпретации. Пользуясь методом Бжезинского, можно разделить рост территории США с 1776 по 1867 год и убедиться в том, что эта страна ежегодно расширялась более чем на 100 тысяч квадратных километров. Следуя логике Бжезинского, можно сказать, что каждый год США захватывали территорию в три раза больше площади Голландии, или равную Исландии.
На самом деле наибольшие приращения к своей территории Россия получила во времена царствования Алексея Михайловича, когда в ее состав вошли почти необитаемые земли Сибири и большей части российского Дальнего Востока, Вопреки манипуляциям Бжезинского в дальнейшем скорость увеличения размеров российских земель постоянно убывала. Если за XVIII век площадь России выросла на одну треть, то за сто лет, от 1815 до 1914 года, вновь обретенные земли (Армения, Туркмения, Кокандское ханство, Приморье, Приамурье, Сахалин и еще ряд сравнительно небольших территорий) увеличили площадь империи примерно на 5 %. Однако после продажи Аляски в 1867 году площадь России сократилась более чем на 5 %. Таким образом, за целый век общая площадь империи несколько уменьшилась. В это же время колониальные владения различных стран, кроме России, постоянно возрастали и во все более быстром темпе. Только с 1876 по 1914 год Великобритания, Франция, Германия, США и Япония стали обладателями новых колониальных владений общей площадью в 22,2 миллиона квадратных километров и с населением в 190 миллионов человек. Это составило 38 % обшей площади и треть населения колониальных владений этих стран. За эти годы территория России возросла лишь за счет небольшого приращения в районе Батума и Карса, а также некоторых районов в Туркмении.
Следует также учесть, что для того, чтобы доказать превосходство американцев над русскими, де Токвилю пришлось не считать людьми «дикарей», которых безжалостно истребляли американцы. Правда, через несколько лет после американской аннексии Техаса в 1845 году и начала войны США с Мексикой 1846-1848 годов заявление де Токвиля о неспособности американцев поднять руку на цивилизованный народ утратило силу. Затем США многократно применяли силу для того, чтобы расширить свои владения за счет цивилизованных стран, в частности в войнах XIX века против Мексики и Испании.
Страх перед «русской угрозой» стал обыденным в странах Западной Европы. Иван Васильевич, герой повести В.А. Соллогуба «Тарантас», написанной в 1840 году, «замечал, что, куда бы он ни показывался, в какую землю бы он ни приезжал, – на него смотрят с каким-то недоброжелательным, завистливым вниманием. Сперва приписывал он это личным своим достоинствам, но потом догадался, что Россия занимает невольно все умы и что на него так странно смотрят единственно потому, что он русский. Иногда за табльдотом делали ему самые ребяческие вопросы: скоро ли Россия завладеет всем светом? правда ли, что в будущем году Царьград назначен русской столицей? Все газеты, который попадались ему в руки, были наполнены соображениями о русской политике. В Германии панславизм занимал все умы. Каждый день выходили из печати глупейшие насчет России брошюры и книги, написанные с какой-то лакейской досадой и ровно ничего не доказывающие, кроме бездарности писателей и опасений Европы».
Многие наблюдатели изображали Россию в виде дикой орды, стремившейся покорить остальные народы. Посетивший Россию в 1839 году маркиз де Кюстин писал: «Нравы русских, вопреки всем претензиям этого полуварварского племени, еще очень жестоки и надолго останутся жестокими. Ведь немногим более ста лет назад они были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек цивилизации сохранило медвежью шкуру – они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть поскрести – и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и топорщится… Научный дух отсутствует у русских… у них нет творческой силы, ум у них по природе поверхностный и ленивый. Если они и берутся за что-то, то только из страха… Вечные дети, они могут на миг стать победителями в сфере грубой силы, но никогда в области мысли». При этом маркиз говорил, что Россия стремится к мировому господству. А поэтому он писал: «Будущее в Европе представляется мне в мрачном свете». Он предрекал «новое нашествие с Востока» и уверял: «Нам грозит вечное азиатское иго».