Кроме того, христианству присуще то постоянное качество, что по меньшей мере многие его внешние черты в ту или иную конкретную эпоху — принципы поведения, на которых оно настаивает упорнее всего, — определяются, а можно даже сказать, выбираются, в зависимости от характера тех величайших зол, с которыми на тот момент ему приходилось бороться особенно яростно. В первый век его главным врагом, которого оно должно было победить, было язычество. Христианство учило другим важным истинам и преодолевало другие пороки, но одним смертельным противником, чью полную власть над обществом нужно было разрушить в первую очередь, было многобожие. Этот разительный контраст между новой религией и господствующим язычеством неизбежно приводил к строгости учения и практики монотеистической доктрины, которую языческому обществу было трудно постичь и которая поставила христианство в невыгодное положение в соперничестве с другими многочисленными восточными религиями, распространившимися в то время по Римской империи, поскольку римскому наблюдателю оно казалось не более чем очередным верованием из этого общего разряда.
Эти другие религии говорили римлянам: продолжайте поклоняться собственным богам, поклоняйтесь стольким богам, скольким хотите, только примите вдобавок еще и этого; ваши боги хороши, но мы предлагаем вам кое-что получше в каком-то конкретном смысле, некое более совершенное утверждение общей истины, примите и его тоже. Христианство же говорит: нет, все эти учения ложны, всякое идолопоклонство — смертный грех, вы должны отказаться от всех этих учений и принять только наше как единственно истинную и исключительную веру. И такого учения христиане придерживались в своей повседневной жизни, и зачастую оно касалось даже таких мелочей, как пища, которую следовало есть, и профессии, которыми следовало заниматься. Это было требование совершенно новое и непостижимое для обычного языческого разума, воспитанного в идеях неограниченного пантеона, хотя тенденцию к монотеизму и можно найти в самой развитой религиозной мысли того времени. Неудивительно, что решимость христианина скорее пойти на смерть, чем выполнить простейший обряд языческого богослужения, казалась римлянам самой упрямой и безумной глупостью. Иными словами, нужно было полностью перевернуть исконно присущие древнему разуму взгляды на вопросы религии, прежде чем новая вера смогла бы выполнить столь трудную задачу, не вполне завершенную в ту эпоху, что мы увидим ниже, когда приступим к рассмотрению того, как трансформировались христианские идеи в результате этой борьбы.
И все же, невзирая на эти препятствия и, по-видимому, небольшие шансы на успех, христианство добилось чрезвычайно быстрого прогресса в относительном увеличении количества своих сторонников. Исходящее из ничтожной провинции, от презираемого народа, провозглашенное какой-то горсткой невежественных трудяг, требующее неслыханного самоконтроля и самоотречения, обреченное со временем нажить себе могущественных врагов в высококультурном и критически настроенном обществе, на которое оно нападало, — все было против него. Но всего лишь за одно поколение оно стало успешно проповедоваться во всех центральных провинциях Римской империи и далеко за ее пределами. Во II веке его прогресс среди всех классов шел очень быстро. Менее чем за триста лет после распятия Христа оно стало признанной религией императорского двора, повсюду в империи встало на равное юридическое основание с язычеством и еще до окончания века стало единственной законной религией государства. Такой успех христианства кажется чудом, и Фримен ничуть не преувеличил, сказав так: «Чудо из чудес, более великое, чем высохшие моря и расколотые скалы, более великое, чем воскрешение мертвых к жизни, случилось, когда Август на своем троне, понтифик римских богов и сам бог для подданных Рима, склонился перед распятым жителем провинции своей империи». Христианство должно было обладать какими-то огромными преимуществами, которые компенсировали бы его трудности и позволили бы ему добиться столь скорой победы перед лицом таких преград.