Выбрать главу

Кого же мне выбрать? Мать? Нет, не годится, не настолько у меня сильные нервы. Значит, кого-то более нейтрального, но и достаточно близкого, чтобы возникало желание что-нибудь ему рассказать… Ну конечно же: дядюшка Вацлав! Возможно, наш милый архивариус найдет в них занятный материал для своей «зоологии человеческого общества».

Итак, решено: адресат Вацлав Каван, Haus-Hof-und Staatsarchiv, Wien 1. Minoritenplatz 1.[5]

Так, а теперь я уже могу, дядюшка, представить тебе человека, который дал толчок к нашей — односторонней — корреспонденции, поскольку именно таковой я буду отныне считать свой дневник.

Наш полк как раз был отозван с фронта, когда он впервые осчастливил своим присутствием наше импровизированное казино в зале единственного отеля городка N. (Гляди-ка, насколько вошли в мою плоть и кровь инструкции насчет секретности «местных названий и других подобных сведений»; ведь никогда не знаешь, куда могут попасть твои записки; что, если какой-нибудь дотошный фельдшер после обыска мертвого тела почтет за нужное передать твои бумаги в полковую канцелярию… надо же… сам себе удивляюсь: едва успел начать, как уже опасаюсь за существование — причем даже посмертное — моего дневника, которого пока и на свете-то еще нет. Как думаешь, дядюшка, о чем это говорит? Я бы предпочел не слишком докапываться до истины.)

Вместо длинных описаний предоставлю слово самому господину капитану, насколько мне удалось запомнить и в тот же вечер записать его речь:

— Да, господа, я признаю, я полностью признаю, что нынешний прогресс в области вооружения и техники вообще требует определенных изменений в боевой тактике. Взять хоть вас… к примеру… ведь вы должны неделями скрючившись сидеть в окопах, верно я говорю? Но, уверяю вас, это имеет и свою отрицательную сторону, разумеется, я имею в виду то, что называют боевым духом. Ведь это два тесно связанных фактора: если я не воюю, то по необходимости морально деградирую, ясно как божий день! Верно я говорю? Или возьмем нынешнюю форму — ведь она прямо сливается с местностью! Знаю, что вы мне скажете, заранее знаю, но все равно возражу: там, где человек сливается с землей, там он остается в меньшинстве, просто исчезает, потому что земли всегда больше. Между тем как форма… Разумеется, я говорю о прежней форме… та поднимала человека над серостью земли и возносила в сферы, где господствовали такие ценности, как героизм, самопожертвование, отвага, короче — высшая мораль! Все это придавало солдату несравнимо больше силы, поддерживало его куда надежнее, чем жалкая охранная маскировка, подходящая скорее для червей, чем для порядочных мужчин.

Только представьте себе, господа, кирасира — разумеется, конного: он гордо высится на своем скакуне, точно бронзовая статуя, грудь сверкает, как зеркало, отражающее солнце, шлем античных богатырей, под подбородком латунная чешуйчатая перемычка, молнии палашей взвиваются над головами, когда всадники необозримыми рядами скачут один за другим, ритмично приподнимаясь в седлах… Господа, я пережил это во время маневров. Это просто невозможно описать!

Тем не менее господин капитан тут же принялся это расписывать. Начал с красочного изображения всевозможных кавалькад, с картинного описания гарцующих эскадронов, перечислял бесчисленные детали снаряжения, живописал кивера, называл знаки отличия, его рассказ сверкал золотой канителью, шитьем на вороте мундира, роскошными портупеями, ты прямо слышал топот копыт, шелест развевающихся на ветру знамен, хриплые команды и призывные фанфары труб.

В ту минуту господин капитан не видел окопной грязи, пулеметов и дальнобойных орудий, голубовато-серой амуниции, своим цветом напоминающей щучью чешую. Когда-то вы, дядюшка, рассказывали мне, как гуляя по осеннему Пратеру, забрели в паноптикум и как вас там неожиданно обступили фигуры из мира von anno dazumal.[6] Одной из них там наверняка уже нет — она сбежала и появилась среди нас: это Herr Hauptmann Brechler von Proskowitz.

Я смотрел на него: щеки побагровели, глаза сверкают… Ничего не скажешь — счастливый человек. В ту минуту…

Впрочем, потом — и очень скоро — оказалось, что он человек открытый, хороший товарищ, никогда не задирает нос перед младшими по званию. Но для внимательного наблюдателя он был прозрачен, как стеклышко. Например, одной из его слабостей была манера ходить враскачку, подражая походке кавалеристов. Видя эти его потуги и слыша его речь, пересыпанную словами и оборотами из кавалерийского лексикона, каждый без труда мог понять, что было мечтой всей жизни этого пехотного офицера.

Единственной загадкой, в которую долго не удавалось проникнуть нашему совершенно невинному любопытству, было, как фон Просковиц к нам попал, ибо он не занимал никакой штатной воинской должности и не отвечал ни за какой участок фронта. Просто был «включен в офицерский состав полка» — вот и все. Между собой мы прозвали его «окопным командным резервом». Наш обер-лейтенант, который по званию был ниже Брехлера, постоянно нервничал, поскольку по должности или, точнее, «по отсутствию таковой» Брехлер был ему подчинен. Пока что обер-лейтенант решил эту проблему, предварительно обсуждая приказы — по крайней мере те, которые не были спущены сверху, а отдавались по его собственному усмотрению, — с «господином капитаном». Разумеется, это бывала сущая ерунда, касающаяся провианта, назначения в патруль или караул, а капитан Брехлер всегда и всему с дружеским усердием поддакивал.

Однажды до нас дошли неопределенные сведения, что он был переведен сюда в наказание, да и было на то похоже. Намекали, будто виной всему незаплаченный (ибо такую фантастическую сумму и заплатить невозможно) карточный долг. Однако за такие вещи офицер обычно должен был распроститься не только с чином, но и со службой. С другой стороны, вполне может быть, что это правило действовало в мирное время, а во время войны, когда забирают всех без разбора…

Только немного позднее я услышал куда более правдоподобную версию, которая и по стилю значительно больше соответствовала характеру нашего бравого «пополнения». Капитан Брехлер фон Просковиц, как кадровый офицер, естественно, отправился на поле боя еще в самом начале войны и участвовал в кампании против Сербии. Когда в первые же дни похода его полк переправился через Дрину, Брехлер скомандовал немедленно начать атаку, надеясь, что все пойдет так же легко, как шло до сих пор. Стрелки еще не успели как следует растянуться в цепь, а он знай командует: «Вперед! Вперед!» — и сам прогарцевал на коне (правильнее было бы воспользоваться здесь более возвышенным оборотом: hoch zu Ross[7] — с саблей наголо, которой он размахивал над головой, с золотой офицерской кистью на ножнах. Да, чтобы не забыть: фехтовальную скобу он с нее тоже не снял. Рассказывают, будто перед солдатами вширь и вдаль простиралось бесконечное кукурузное поле, нигде ни души. Капитан с криком «ура!» скакал вдоль наступающих цепей. Когда те оказались шагах в десяти от высокой кукурузы, из нее, как горох, посыпались выстрелы. Одним из первых пал не Брехлер, а его конь, самого же капитана спасло лишь то, что он застрял ногой в стремени и не мог высвободить ее из-под павшего животного, защитившего его от сербских пуль своим телом. Короче, полк не добрался даже до края кукурузы, а остатков его хватило лишь на то, чтобы господина капитана вызвали на штабную комиссию.

Вот что я слышал и вполне этому верю. Потому что такая донкихотская атака без страха и упрека как раз в духе нашего старого капитана. Я вовсе не хочу сказать, будто он стар годами, но он чертовски стар из-за эпохи, в которой мысленно все еще живет и которая живет в нем.

Правда, к нам он уже явился без перевязи и золотой портупеи, а петлицы со звездочками у него, как и у всех нас, обшиты серым кантом».

вернуться

5

Придворный и Государственный архив, Вена 1, площадь Миноритов 1 (нем.).

вернуться

6

Из давнего прошлого (нем.)

вернуться

7

Верхом (нем.).