В надземной части церкви сообщество монахов действительно служит особую службу, выполняет свою функцию. Монахи являются [церковными] служащими. Opus Dei, труд Божий является их обязанностью. Он состоит в произнесении от имени других людей, от имени всего народа слов молитвы — без отдыха, изо дня в день, ежечасно, начиная с глубокой ночи, когда они спускаются из спальни и среди мрака и тишины возносят первую молитву, до окончания вечерни, когда они с трепетом наблюдают, как мир снова ввергается в ночную тьму. «Молиться» в эту эпоху означает «петь». В романский период немой молитвы не сушествовало; считалось, что Бог охотнее внимает совместной молитве, хотя и одноголосной, но отличающейся музыкальным ритмом, поскольку эта хвала [Господу] должна быть созвучной гимнам, которыми на высшем из небес хор серафимов окутывает престол Всемогущего. Поэтому монахи по восемь часов в день во весь голос распевали молитвы. Мы забыли о том, что григорианский хорал пелся мужскими, сильными голосами, это была воинственная песнь, выкрикиваемая монахами, этими воинами [христовыми], в лицо сатанинскому воинству, чтобы обратить его в бегство, метая в него, словно копья, самое надежное и разящее оружие — слово молитвы.
Пение, но также и танец: литургия развертывалась в виде очень медленной, величавой процессии вдоль нефа, вдоль галереи и хоров, вокруг жертвенного камня, среди камней, образующих стены, под каменным же сводом.
Мы любим наготу этих камней. Те же, кто соединял их друг с другом, пожелали их украсить. Они устанавливали перед алтарем изображение Господа, восседавшего в окружении стоящих вокруг ангелов и святых и возглавлявшего торжественную церемонию. Они помещали на стенах рельефы и драпировки, повествовавшие о сотворении мира, рассказывавшие различные истории и прежде всего историю распятого Христа. Распятого, однако не умершего: глаза его открыты. Не нагого, но облаченного в царские одежды, обнимающего движением своих простертых рук весь мир. Он появляется вновь на фресках апсиды, торжествующий, в славе — таким его увидят, когда он вернется, когда разорвется завеса и отверзнутся небесные врата и когда в конце своего пути весь род человеческий окажется за пределами времени. Таков именно смысл монастырской службы и здания, воздвигнутого для ее отправления: выявить соответствия между землей и небом, между временем и вечностью. Зрелище, участниками которого каждое утро снова становятся монахи, а подмостками является церковь, завершается в день Пасхи инсценировкой воскресения. На протяжении своего годового цикла действо монахов внутри архитектурного пространства монастыря по сути дела копирует движение человечества к концу света. Наполовину уже освобожденное от уз телесности, стоящее одной ногой в другом мире, монастырское братство возглавляет это движение. И ускоряет его. В обществе того времени очень сильным было ощущение солидарности, коллективной ответственности. Если житель деревни совершал преступление, все его соседи чувствовали себя запятнанными. Точно так же все полагали, что могут быть спасены, благодаря чистоте и воздержанию нескольких представителей. Такими представителями были монахи. Горстка людей, чьей миссией было отвратить с помощью жестов и слов гнев небесный, привлечь на себя Божие прощение и окропить все вокруг этой благодатной росой.
Монахи не строили церкви собственными руками. Они нанимали мастеров, рабочих. Однако творцами сооружения, которым принадлежал его замысел и которые подбирали для него украшения, были люди ученые, посвященные. Для них ключ к совершенному знанию таился в числах и их сочетаниях. Математика в те времена почиталась за наивысшую из человеческих наук, позволяющую более всего приблизиться к божественной природе. Она не была отделена ни от астрономии, т.е. наблюдения на небосводе наиболее ясных отражений божественного разума, ни от музыки, т.е. самого акта молитвы. С ходом светил и гармонией григорианского пения неразрывно связывала архитектуру наука о числах.
Романская церковь — это одновременно и уравнение, и фуга, и образ космического порядка. О человеке, рассчитавшем пропорции большой базилики [аббатства] Клюни, возможно, самой совершенной во всем христианском мире, его биограф говорит прежде всего, что его вдохновили святые, Петр и Павел, покровители этого монастыря. Затем он добавляет, что это был «великолепный псалмопевец» — следует понимать: композитор, искусный сочинитель псалмов. Действительно, здание построено на сложной основе арифметических комбинаций. Эта сетка пересекающихся числовых отношений подобна сети, натянутой для уловления человеческого духа, для привлечения его к непознаваемому. Каждое из присутствующих здесь чисел имеет тайное значение: один означает для посвященного — Бога единого; два — Христа, в котором соединились две сущности — божественная и человеческая; три — это Троица; число четыре обладает очень богатым содержанием: оно направляет размышление, с одной стороны, на целостность мира, на четыре стороны света, четыре ветра, четыре реки в раю, четыре стихии (по этой причине монастырская галерея, являющая образ упорядоченной природы, имеет квадратную форму), с другой — на нематериальные, моральные сущности, на четырех евангелистов, на четыре главные добродетели, четыре конца Креста; оно также говорит о подобии видимого и невидимого. Идея, выраженная самими пропорциями здания, проще, когда речь идет о церквах отдаленных монастырей — в Шапэзе или в Кардона; напротив, она обрастает бесчисленными гармониками в крупных аббатствах — в Турню или Конке. Между тем концепция во всех случаях остается существенно единой. Так, повсюду на пересечении трансептов стоит знак перехода, переноса, ускорить который и призвана молитва монахов. В этой в буквальном смысле узловой точке, будь то в императорской капелле в Аахене или в центре баптистерия в Экс-ан-Провансе, взгляд перехватывается и увлекается ввысь — от квадрата на уровне пола к кругу, к полусфере купола, с тем чтобы и душа повторила этот путь возвышения, подлинного преображения.