И в благочестии и в праздниках тон задают принцы. Около 1400 года самым блестящим из них был герцог Жан Беррийский. Он был дядей Карла VI, безумного короля Франции, чья болезнь, однако, временами отступала, позволяя королю оставаться на троне. Разумеется, номинально, будучи марионеткой принцев, которым он приходился племянником. Они пользовались его богатством, запуская руки в самую богатую в Европе казну. Герцог Анжуйский и герцог Бургундский, одержимые жаждой величия, тратили золото налогоплательщиков, золото королевства на завоевание территорий. Жан Беррийский был привязан к радостям жизни и тратил эти деньги на удовольствия. Подобно своему отцу Карлу V, он был страстным любителем красивых вещей. В частности, книг. Лучшим предметом в его коллекции является «Великолепный часослов». Это, собственно говоря, молитвенник. Таков новый христианский порядок: миряне молятся так, как некогда молились только монахи — соблюдая установленные часы молитв и следя за службой по книге. Ибо укореняется привычка к чтению, личному чтению, чтению про себя. Такой же становится и молитва.
Эта книга одновременно является и предметом культа и произведением искусства. Около 1415 года Жан Беррийский поручил нескольким художникам, состоявшим у него на службе и кормившимся от его щедрот, украсить страницы этой книги иллюстрациями, составив таким образом своего рода художественную галерею, ставшую для герцога тем, чем для нас является музей. Но если и музей, то тайный, закрытый для постороннего глаза, ревностно охраняемая собственность мецената, скорее, следовательно, эквивалент возникших позднее и существующих поныне частных коллекций любителей. Эта книга, подобно собору, начиналась с календаря, с двенадцати месяцев и символизировавших их картин сельских работ. Фоном служили пейзажи: поля, леса, реки но не скученные и сплющенные на плоскости, как полувеком ранее их писал Амброджьо Лоренцетти, а окутанные воздухом, исполненные глубины и света. Полные жизни. В каждом из них на горизонте виднеется замок — одно из владении, в которых поочередно останавливается двор герцога: Лузиньян, Сомюр, Этамп, Риом, Дурдан и Пуатье, дворец в Париже, Лувр, Венсенский замок. Путешествие из одной из этих резиденций в другую — настоящее удовольствие. Вроде того, что доставляли себе паломники тысячного года, но уже не прикрывающееся религиозным поводом. Предшествуемые герольдами и фанфарами, выступают элегантные кавалеры и дамы, соперничающие пышностью одежд, и все искусство портного направлено на то, чтобы сделать их наряды как можно более замысловатыми. Действительно, в центр куртуазного искусства следует поместить искусство костюма, до неузнаваемости изменяющее человека, окутывающее его тайной, то выставляющее напоказ, то скрывающее от взора прелести женского или мужского тела. Праздник заключается прежде всего именно в том, чтобы нарядиться в экстравагантный костюм. Собрать на себе все самое необычное и самое бесполезное, всю роскошь и все излишества мира. Золотом и драгоценными камнями, которыми христиане XI века, Сюжер и Людовик Святой украшали святые реликвии, теперь были усыпаны переливающиеся всеми цветами радуги костюмы рыцарей и дам. Теперь они дарили радость.
Радость богатства. Наслаждений и игры. Как только художественное творчество освобождается от господства клириков и попадает в зависимость от светских князей, игровой аспект рыцарской культуры открылся во всем своем блеске. Высшее общество XIV века было буквально отравлено ядом рыцарских романов. Подражая друг другу, государи организуют вокруг своей особы рыцарские ордена: Подвязки, Святого Михаила, Золотого Руна; в обществе нескольких избранных наперсников они хотят скопировать легендарные добродетели и подвиги рыцарей Круглого Стола. Эти литургии, в которых светский ритуал смешивается с церковным, все более отдаляют их от реальности, т.е. от жизни народа. Все, что исходит от народа, отбрасывается, отрицается. Либо, как это происходит с крестьянами из календаря «Великолепного часослова», приукрашивается, адаптируется, очищается от скверны вилланства и включается в число фигурантов праздника. Или же, наоборот, уподобляется животным — именно такими предстают крестьяне на миниатюре, иллюстрирующей сборник народных песен; это уже не пастораль, а бесстыдное кривлянье, где шутовство доходит до кощунства. Народ выводится за скобки, ибо приличное общество его боится; оно благоразумно не допускает его к трем рыцарским радостям — охоте, войне и любви.