Между тем для наиболее могущественных правителей этого мира — и прежде всего для итальянских князей, которые, возрождая наследие Античности, воспринимали от нее вкус к триумфальной демонстрации своего величия — воздвигнуть себе пышное надгробие означало также в последний раз утвердить свое могущество. Земное могущество. Это было политической акцией: мавзолей упрочивал права династии. Могила, таким образом, превратилась в памятник гражданского величия, аналогичный увенчанным лаврами бюстам, устанавливавшимся по приказу Фридриха II. В конце XIV века она служит постаментом для статуи почившего принца. Воздвигнутые в центре Вероны надгробия тиранов города Скалигеров похожи на капеллы; формы, напоминающие соборы в миниатюре, окружают возвышение с лежащей надгробной статуей; та же статуя, но уже не простертая, не коленопреклоненная, не склонившаяся в смиренной молитве, но в каске, твердо держащаяся в седле, уверенно вдев ноги в стремена, венчает сооружение и, осененная имперскими орлами, провозглашает на все четыре стороны свою победу над забвением. Государство, светское государство утверждает свою незыблемость, являя своим подданным их правителя в образе триумфатора, витязя, чей голос не взывает о милосердии, а возвещает о радости быть повелителем — даже теперь, в Пантеоне, где он присоединился к обществу Гектора, Александра, Юлия Цезаря, Роланда, Карла Великого, — в образе рыцаря-героя.
В Милане могила сеньора города Бернабо Висконти имеет подобный вид. Внимание не особенно задерживается на саркофаге, на этих лицах, среди которых можно увидеть покойного в образе кающегося грешника, в окружении святых покровителей. Взгляд привлекает конная статуя принца с горделиво выпяченной грудью и широко открытыми глазами. В его свите — фигуры Правосудия, Справедливости и других добродетелей, но они не достигают его ног, эти женщины — простые служанки. В то время как он, казалось, по-прежнему жив, полон мужской гордости, гордости за свою жизнь, с которой он не намерен расставаться. Он также не намерен ни на йоту поступиться своей властью, символ которой он крепко сжимает в своей руке.
Эта власть является источником радости. Благодаря ей берут, загребают обеими руками серебро и золото, чтобы расточать их на празднества. Овладеть миром, подчинить его своим законам, поработить его, заставив служить своим утехам, вся высокая культура XIV века была подчинена этим желаниям правителей, бывших вначале военачальниками. Поэтому придворное искусство насчитывает так много изображений восседающих на троне государей. так много изображений всадников, так много воздвигнутых башен. Крепость была опорой всякой политической власти и одновременно — хранилищем, где содержались сокровища, книги, драгоценности, предметы культа и предметы, служившие удовольствию. Всякий человек, достигавший высшей власти, воздвигал в качестве ее символа крепостную башню и заказывал себе надгробие. Вид, открывавшийся из любой капеллы, оживлял видневшийся на горизонте донжон, а восхитительные пейзажи на страницах «Великолепного часослова» были лишь поводом для изображения силуэта замка — главной детали, господствующей, как в действительности господствовало над округой укрепленное жилище принца. К нему несут плоды земли крестьяне — уже, по правде говоря, далеко не такие нищие, как в тысячном году: они лучше едят, лучше одеты, но вынуждены все больше и больше трудиться, чтобы быть в состоянии платить налоги. Их трудами растет и становится краше жилище сеньора, как когда-то дом Господа, — замок, дворец, глухо замыкающийся под угрозой осады, но открывающий свои лучшие залы веселью и торжествам.
Досталось ли что-нибудь от высшей придворной культуры беднякам? Перепала ли им хотя бы ее разменная монета? Ведь в качестве воспитателей не выступали правители, их это мало заботило. Воспитанием занимались проповедники, доминиканцы, францисканцы. Они собирали толпы ради других праздников праздников проповеди и мистического воодушевления. Весь город собирался слушать их — на площадях или в новых больших церквах, светлых и просторных, построенных разбогатевшими и упрочившими свое положение «нищенствующими» орденами, в гигантских крытых рядах, устроенных так, чтобы каждому хорошо было видно как священник возносит Гостию и чтобы каждый услышал проповедь, призывающую праведно жить, а главное, праведно умереть. Эти увещевания имели зрительную опору, подкреплялись благочестивыми картинами: вокруг кафедр развешивались изображения страстей Господних. А чтобы воспоминание об услышанных словах и увиденных ритуальных жестах не стиралось слишком быстро, пастве раздавались благочестивые картинки. Их можно было унести с собой, пришить к своей одежде, носить при себе, как принцы носили на себе драгоценные талисманы. Эти картинки представляли собой диптихи, триптихи бумажные святыни бедняков. Действительно, в конце XIV века одновременно с широким распространением массовых проповедей и народного театра развитие техники сделало такие картинки доступными широкой публике, а использование бумаги и ксилографии явилось подлинной революцией, на шестьдесят лет опередившей изобретение печатного станка и, несомненно, вызвавшей в обществе глубочайшие изменения.