Мужчины были чрезвычайно черны, с курчавыми волосами, женщины смуглы и неслыханно уродливы; у всех были изъязвленные лица [наверняка это была какая-то татуировка] и черные волосы, похожие на лошадиные хвосты. Вместо платья они носили старую шаль [наподобие грубого покрывала из шерсти или хлопка], которая крепилась на плечах толстыми завязками из ткани или веревки; под шалью у них была лишь старая блуза; короче, то были самые нищие создания из всех, что когда-либо появлялись во Франции. При всей бедности среди них попадались колдуньи, читавшие по руке и открывавшие людям их прошлое и будущее; и посеяли они раздор не в одном семействе, говоря мужу: «Жена твоя наставляет тебе рога», а жене: «Муж твой тебя обманывает». Хуже всего, однако, было то, что пока они разговаривали с клиентом, содержимое кошельков тех, кто их слушал, переходило к ним — с помощью магии, дьявола или просто ловкости рук. Так, по крайней мере, говорили, ибо, по правде говоря, я с ними разговаривал 3 или 4 раза и ни разу я не заметил, чтобы по возвращении у меня не хватало хотя бы одного денье, и я не видел, чтобы они гадали по руке. Но народ повсюду об этом говорил, и слух этот в конце концов достиг ушей Парижского епископа, который явился к ним в сопровождении одного брата-минорита по прозванию Маленький Якобинец, который, по повелению епископа, прочел им прекрасную проповедь и отлучил всех, кто занимался гаданьем или кому гадали и кто с этой целью показывал руки. После этого их заставили покинуть предместье, и в сентябре, на Рождество Пресвятой Богородицы они отправились в Понтуаз.»
«[...] Идя по дороге с горестным плачем, я увидел бедняка, шедшего за плугом. Рубаха его была из грубой ткани, называемой сагу, капюшон был весь в дырах, из которых торчали его волосы; из его грубых, покоробившихся, подбитых гвоздями башмаков при ходьбе вылезали пальцы его ног; чулки ниспадали на гетры, и, идя за своим плугом, весь он был выпачкан грязью; его перчатки без пальцев были сшиты из драных лохмотьев, а пальцы были стерты и покрыты грязью. Человек этот утопал в грязи по самые щиколотки; впереди него плелись четыре коровы, до крайности исхудалые; их худоба была столь жуткой, что можно было пересчитать их ребра. Жена его шла рядом с длинным стрекалом в руках; ее короткая юбка была высоко подоткнута, а от непогоды она завернулась в веяльную сетку; она шла босиком по ледяной земле, и из ног ее сочилась кровь. У края поля стоял небольшой короб для мусора, в нем лежал младенец, завернутый в тряпье, а с другой стороны еще двое малышей двухлетнего возраста, и все они выводили жалостную песню. Их голоса сливались в один крик вопль нищеты. Бедный пахарь горестно вздыхал и повторял: «Тише, дети!»
«В молодости он был живым от природы. Когда же последняя начала постигать самое себя, и он осознал, что является для себя тяжким бременем, это было для него горько и мучительно. Он перепробовал множество уловок и совершал великие труды покаяния, с тем чтобы подчинить тело духу. Некоторое время он носил власяницу и железную цепь, пока кровь не стала обильно сочиться, так что пришлось ему их снять. Тайно он заказал для себя исподнее, а в этом исподнем были ремни, унизанные ста пятьюдесятью остро заточенными латунными шипами, повернутыми к телу. Эта одежда плотно облегала его и была плотно стянута спереди, для того чтобы прилегание было как можно более тесным и шипы врезались в его плоть; одежда эта доходила ему до пояса. Раб Божий ночью ложился в ней спать. Летом, когда стояла сильная жара, когда, утомленный ходьбой, он чувствовал, что силы покидают его, или после кровопускания, когда он лежал в плену своих страданий, мучимый паразитами, он порой плакал в тишине, и скрежетал зубами, и не переставая ворочался, как жалкий червяк, в которого вонзают острые иглы. Часто ему казалось, что он лежит на муравейнике - столько насекомых ползало по нему. Когда его начинал окутывать сон или когда он уже спал, они беспрепятственно кусали и сосали его кровь. С тяжким сердцем он иногда взывал к Богу. «Боже милосердный, как ужасна смерть сия! Те, кого убивают разбойники или терзают крупные звери, умирают быстро, а я лежу, усыпанный этими жуткими насекомыми, умираю и не могу умереть.» Однако, какими бы долгими ни были зимние ночи и какими бы жаркими летние, он не пытался избавиться от паразитов, а чтобы еще более ужесточить свои мучения, он придумал вот что: один из концов своего ремня он завязал у себя вокруг шеи и ловко приладил к нему два кожаных кольца; продев в них свои руки, он стянул их и замкнул свои узы с помощью двух висячих замков; ключи он клал на полку перед своим ложем и освобождал руки лишь когда вставал для утренней службы. В этих узах руки его были подняты вверх и прижаты с обеих сторон к горлу, и связаны они были так плотно, что если бы в его келье загорелся пожар, он бы не сумел спастись. Так продолжалось до тех пор, пока руки его не охватила дрожь от постоянного напряжения; тогда он придумал другое.