Кое-кто полагает, что политика не обладает слишком большой властью. В общих чертах это верно. Однако политика обладает властью, неоднократно доказывая это, когда в конкретном случае она пренебрегала заключениями экспертов и здравым смыслом и принимала неправильные решения, драматических последствий которых сама не предвидела, но затем, когда они наступили, она слишком долго их преуменьшала и замалчивала серьезность.
Когда было принято политическое решение о валютном союзе без политического союза, то благодаря немецкому искусству ведения переговоров Маастрихтским договором все-таки удалось найти удачный путь, если бы все участники договора придерживались духа и буквы договора и соответствующим образом реформировали бы свои национальные экономики. Если бы все партнеры действовали именно так, то валютный союз так или иначе был бы не нужен, или общая валюта была бы совершенно органичной и стала бы без особых усилий конечной точкой политического союза.
В конце девяностых годов я сам считал выбранный путь рискованным, но затем подумал, что он все же может дать шансы, если все участники будут учитывать риски и использовать возможности. По поводу двух основных рисков я писал в 1996 году:
«В особенности бедные регионы не могут больше рассчитывать на то, что девальвация национальной валюты время от времени будет приводить к улучшению конкурентоспособности и тем самым элегантно компенсировать прошлые политические заблуждения относительно заработной платы. Но скорее получается как раз наоборот: для роста занятости шансы единой валюты используются лучше всего, если при прямых и косвенных трудовых издержках преобладает максимальная региональная и секторальная гибкость вплоть до производственного уровня»2.
«Свое дисциплинирующее влияние на финансовую политику денежная политика может проявлять лишь в том случае, если финансово слабые государства не смогут надеяться на «bailing out» (оказание помощи в трудных ситуациях) из общего бюджета или за счет механизмов распределения доходов государственного бюджета по горизонтали»3.
К сожалению, оба риска возникли вследствие, с одной стороны, все возрастающего существенного разрыва в конкурентоспособности европейцев и кризиса государственных финансов, с другой стороны. Скептики среди профессионалов были в то время в большинстве. Аргументы оказались убедительными и очевидными, и скептики были правы. Но почему же тогда их не стали слушать? Правда состоит в том, что люди не рассматривают аргументы. Это делают только эксперты в своем кругу. Люди мыслят образами тем чаще, чем меньше они понимают в деле. Это знают и успешные диктатуры, и удачливые эксперты по рекламе.
Ведущие политики тоже мыслят образами, и у них правильная картинка может также превалировать над самым лучшим аргументом: у американского президента Рональда Рейгана в первые годы был глава административно-бюджетного управления по имени Дэвид Стокман, который вел героическую борьбу за правильную бюджетную и налоговую политику, в особенности против бюджетных требований министра обороны Каспара Вайнбергера. Но он потерпел поражение. В качестве ключевого события его поражения он описал совещание при президенте Рейгане об исходных цифрах бюджета на оборону. Вначале Стокман изложил свои требования, и если бы министру обороны удалось отстоять свои, то на президента они не произвели бы особого впечатления. Но Каспар Вайнбергер поставил одну-единственную пленку с чертежом: слева стоял один маленький оборванный, отощавший солдат американской армии, справа – рослый, сильный солдат морской пехоты в полном вооружении. Под левой картинкой было написано «Их армия», под правым рисунком – «Наша армия». Президент показал на правый рисунок и сказал: «Я хочу эту». Дискуссия закончилась, была принята самая большая программа вооружения послевоенного времени, финансировалась она за счет долгов. Дэвид Стокман недолго оставался на своей должности, в августе 1985 года он ушел в отставку. Но его книга о годах работы с Рональдом Рейганом и по сей день представляет интерес для всех специалистов в области финансовой политики4.
В отличие от Рональда Рейгана Гельмут Коль не был человеком деталей, он был человеком образов. И к тому же слишком эмоциональным. На пленке, которую Гельмуту Колю в 1991 году показали для принятия решения напротив друг друга было, очевидно, написано: «Их Европа» и «Наша Европа».
«Их Европа» – это был список мелких возражений непопулярных технократов и приверженцев политики формирования экономического порядка, которые сдерживали бы великую европейскую идею и раздробили бы ее до неузнаваемости.