– Я не верю, что она хочет приехать и поселиться в этом доме, – сказала Гертруда.
Мадам Мюнстер отныне и впредь обозначалась у них этим личным местоимением. Шарлотта и Гертруда выучились со временем, почти не запинаясь, звать ее в глаза Евгенией, но, говоря о ней между собой, они чаще всего именовали ее «она».
– Она что ж, считает, что здесь недостаточно хорошо для нее? – вскричала Лиззи Эктон, любившая задавать праздные вопросы, на которые, не предполагая, по правде говоря, получить ответ, неизменно отвечала сама безобидно-ироническим смешком.
– Но она ясно сказала, что хочет приехать, – возразил мистер Уэнтуорт.
– Это простая любезность, – настаивала Гертруда.
– Да, она очень любезна… очень, – сказал мистер Уэнтуорт.
– Чересчур любезна, – заявил его сын свойственным ему добродушно-ворчливым тоном, который, вообще-то, говорил всего лишь о желании понасмешничать. – Прямо не знаешь, куда и деться.
– Зато вас, сэр, в излишней любезности упрекнуть нельзя, – сказала Лиззи Эктон с обычным своим смешком.
– Ну, поощрять ее я не намерен, – продолжал Клиффорд.
– А хоть бы и намерены, мне-то что до этого! – вскричала Лиззи Эктон.
– Она не о тебе будет думать, Клиффорд, – сказала Гертруда убежденно.
– Да уж надеюсь! – воскликнул Клиффорд.
– Она будет думать о Роберте, – продолжала Гертруда тем же тоном.
Роберт Эктон начал краснеть, хотя, казалось бы, у него не было на это никаких причин, поскольку все обернулись к Гертруде – по крайней мере, все, кроме Лиззи, которая, склонив набок хорошенькую головку, глядела с пристальным вниманием на брата.
– Зачем же приписывать другим задние мысли, Гертруда? – сказал мистер Уэнтуорт.
– Я никому ничего не приписываю, папа, – сказала Гертруда. – Просто я говорю, что думать она будет о Роберте, вот увидите.
– Гертруда судит по себе, – воскликнул Эктон, смеясь. – Правда ведь, Гертруда? Ну разумеется, баронесса будет думать обо мне. Она будет думать обо мне с утра и до вечера.
– Ей будет очень хорошо у нас, – сказала не без некоторой естественной для хозяйки дома гордости Шарлотта. – Мы предоставим ей большую северо-восточную комнату. И французскую кровать, – добавила она, памятуя все время о том, что гостья их иностранка.
– Ей там не понравится, – сказала Гертруда. – Даже если ты пришпилишь по десять салфеточек к каждому креслу.
– Почему же, дорогая? – спросила Шарлотта, расслышав иронические нотки, но нисколько на это не обидевшись.
Гертруда давно уже встала с места; она ходила по комнате, и ее надетое в честь баронессы тяжелого шелка платье шуршало, прикасаясь к ковру.
– Не знаю, – ответила она. – Думаю, ей нужно что-то более уединенное.
– Если ей нужно уединение, пусть сидит у себя в комнате, – заметила Лиззи Эктон.
Гертруда приостановилась и посмотрела на нее:
– Это не доставит ей удовольствия, а ей захочется сочетать уединение с удовольствием.
Роберт Эктон снова рассмеялся:
– Ну и мысли у вас, моя дорогая кузина!
Шарлотта не сводила серьезных глаз с сестры; она не могла понять, откуда взялись у Гертруды такие странные представления. Мистер Уэнтуорт тоже наблюдал за младшей дочерью.
– Не знаю, какой она привыкла вести образ жизни, – сказал он, – но готов утверждать, что у нее не могло быть дома более безупречного, с более благоприятной обстановкой, чем этот.