– Зачем ты рисуешь такие кошмарные вещи? – спросила она. – С каким удовольствием я бросила бы его в огонь!
Она отшвырнула листок. Брат спокойно следил за его полетом. Убедившись, что листок благополучно опустился на пол, он не стал его поднимать. Евгения подошла к окну, сжимая руками талию.
– Почему ты не бранишь, не упрекаешь меня? – спросила она. – Мне было бы легче. Почему ты не говоришь, что ненавидишь меня за то, что я тебя сюда притащила?
– Потому что ты мне не поверишь. Я обожаю тебя, моя дорогая сестра, счастлив, что я здесь, и полон самых радужных надежд.
– Не понимаю, какое безумие овладело тогда мной. Я просто потеряла голову, – добавила она.
Молодой человек продолжал рисовать.
– Это, несомненно, чрезвычайно любопытная, чрезвычайно интересная страна. И раз уж мы оказались здесь, я намерен этим насладиться.
Его собеседница отошла от него в нетерпении, но вскоре приблизилась снова.
– Бодрый дух, конечно, прекрасное свойство, – сказала она, – но нельзя же впадать в крайность; и потом, я не вижу, какой тебе прок от этого твоего бодрого духа?
Молодой человек смотрел на нее, приподняв брови, улыбаясь, постукивая карандашом по кончику своего красивого носа.
– Он сделал меня счастливым.
– Только и всего; и ни капли более. Ты прожил жизнь, благодаря судьбу за такие мелкие дары, что она ни разу не удосужилась ради тебя затрудниться.
– По-моему, один раз она все же ради меня затруднилась – подарила мне восхитительную сестру.
– Когда ты станешь серьезным, Феликс? Ты забыл, что я тебя на несколько лет старше.
– Стало быть, восхитительную сестру в летах, – подхватил он, рассмеявшись. – Я полагал, что серьезность мы оставили в Европе.
– Хочу надеяться, что здесь ты ее наконец обретешь. Тебе ведь уже под тридцать, а ты всего лишь корреспондент какого-то иллюстрированного журнала, никому неведомый художник без гроша за душой, богема.
– Никому неведомый – что ж, согласен, если тебе так угодно, но не очень-то я богема, на этот счет ты заблуждаешься. И почему же без гроша за душой, когда в кармане у меня сто фунтов! И мне заказано еще пятьдесят рисунков, и я намерен написать портреты всех наших кузенов и кузин и всех их кузенов и кузин – по сто долларов с головы.
– Ты совсем не честолюбив, – проговорила Евгения.
– Зато про вас, моя дорогая баронесса, этого никак не скажешь, – ответил молодой человек.
Баронесса с минуту молчала, глядя в окно на видневшееся сквозь мутную пелену снега кладбище, на тряскую конку.
– Да, я честолюбива, – вымолвила она наконец, – и вот куда меня завело мое честолюбие – в это ужасное место!
Окинув взглядом комнату, где все было так грубо обнажено – занавески на кровати и на окнах отсутствовали, – и горестно вздохнув, она воскликнула: «Бедное оскандалившееся честолюбие!» – после чего бросилась на стоявший тут же, у стола, диван и прикрыла лицо руками.
Брат ее продолжал рисовать – быстро, уверенно; вскоре он подсел к сестре на диван и показал ей свой рисунок.
– Ты не считаешь, что для никому неведомого художника это не так уж плохо? – спросил он. – Я шутя заработал еще пятьдесят франков.
Евгения взглянула на положенную ей на колени маленькую пастель.
– Да, это очень талантливо, – ответила она и почти без паузы спросила: – Как ты думаешь, и наши кузины это проделывают?
– Что именно?
– Карабкаются в эти штуки и выглядят при этом вот так.
Феликс ответил не сразу:
– Право, не знаю. Любопытно будет это выяснить.
– Наверное, когда люди богаты, они себе этого не позволяют, – заявила баронесса.
– А ты вполне уверена, что они богаты? – спросил как бы между прочим Феликс.
Баронесса медленно повернулась и в упор на него взглянула.
– Господи боже мой! – пробормотала она. – Ты и скажешь!
– Конечно, куда приятнее, если окажется, что они богаты, – продолжал Феликс.
– Неужели ты думаешь, я приехала бы сюда, если бы не знала, что они богаты?
Молодой человек ответил ясным сияющим взглядом на весьма грозный взгляд сестры.
– Да, было бы куда приятнее, – повторил он.
– Это все, чего я от них жду, – заявила баронесса. – Я не надеюсь, что они будут умны, или – на первых порах – сердечны, или изысканны, или интересны. Но богаты они быть должны, на иное я не согласна.
Откинув на спинку дивана голову, Феликс смотрел на кусочек неба, которому окно служило овальной рамой. Снег уже почти не шел; и небо как будто начало проясняться.