В январе 1978 года спонти [IX] готовились к конгрессу «Tunix» [X]. Много сил было вложено в создание избирательных списков «зелёных» и альтернативных кандидатов, которые должны были завоевать места в муниципальных парламентах, ландтагах и, наконец, в бундестаге. А проект «Тагесцайтунг» [h], который запустили в 1978–1979 годах, был наполовину ответом на самоподчинение СМИ господствующей идеологии во время «немецкой осени», наполовину средством институционализации внепарламентского протеста. С отказом от революционной и вооруженной политики была тесно связана попытка подвести черту под этим периодом истории немецких левых. Средством выбора новой политики было требование амнистии, свободы для политзаключённых при признании провала политики вооружённой борьбы.
– ОЛИВЕР Тольмайн [XI]
Ирмгард Мёллер
Оливер Тольмайн: Когда вы в «Штаммхайме» узнали о том, что Ганс-Мартин Шлейер похищен?
Ирмгард Мёллер: Уже вечером того же дня, 5 сентября 1977 года, из телевизионных новостей. Вскоре после этого прибыл наряд полиции. Мы должны были раздеться догола, нашу одежду тщательно обыскали, а потом нас заперли в пустых камерах, где мы далеко за полночь дожидались завершения обыска, устроенного БКА и прокуратурой. После этого мы сразу заметили пропажу радио, телевизоров, проигрывателей и всех приборов. К тому времени нас в секторе осталось только четверо, Нину [1] 18 августа вывезли в «Штадельхайм», но она должна была вернуться к нам в ближайшее время. Пока мы должны были выставить в коридор перед нашими камерами полки с книгами и всеми вещами, умывальные принадлежности и т. д. После 6 сентября весь коридор был очищен, и всё было убрано. Был введён абсолютный «запрет на контакты»: не только в отношении нас в «Штаммхайме», но и в отношении всех заключённых, которые сидели по политическим причинам. К тому времени их было больше девяноста.
Т.: Вы уже знали, что Шлейер был похищен? Между вами и теми, кто входил в состав «Коммандо имени Зигфрида Хауснера» [2], существовали какие-нибудь договорённости о вашем освобождении?
М.: Договорённостей с «Коммандо имени Зигфрида Хауснера» не было. Тогда и позднее утверждалось, что политзаключённые руководили акциями РАФ из камер, но это совершенно не соответствует действительности. Как бы мы это делали? Но мы догадывались, что что-то должно случиться.
События 1977 года нужно рассматривать в их взаимосвязи. 7 апреля 1977 года «Коммандо имени Ульрики Майнхоф» убила генерального прокурора Бубака, в то время мы как раз проводили голодовку, требуя отмены изоляции и совместного содержания [XII] в группах по крайней мере по пятнадцать заключённых [3]. В ходе этой голодовки, после того как был убит Бубак, мы впервые столкнулись с «запретом на контакты». Мы были полностью изолированы от внешнего мира, к нам больше не приходили адвокаты. Но тогда ещё не было законных оснований, позволявших делать что-то подобное. Протестуя против этого, мы вдобавок объявили сухую голодовку. В результате «запрет на контакты» отменили, но наши требования всё ещё не были выполнены.
В то время существовала колоссальная международная солидарность: подключилась «Международная амнистия», сотни теологов, американские, бельгийские, французские и английские судьи, адвокаты и профессора юриспруденции поддерживали требование совместного содержания. 30 апреля нам, наконец, пообещали, что в «Штаммхайм» будут переведены другие заключённые. Затем 30 июля 1977 года при попытке похищения был убит Юрген Понто, глава «Дрезднер-банка» и советник Гельмута Шмидта [XIII]. Кроме того, стало ясно, что Штаммхаймский процесс близится к концу, что будет вынесен приговор. То есть в этот период произошло много событий, и напряжение достигло предела. Поэтому мы ожидали, что случится что-то ещё, но не знали, что именно. Когда мы узнали, что похищен Шлейер, мы сразу подумали: это как-то связано с нами. Только на следующий день стало известно требование «Коммандо имени Зигфрида Хауснера». И тогда мы были уже изолированы друг от друга и от всех посетителей и наших адвокатов.