М.: Да. Я никогда не предполагала участвовать в борьбе в каком-либо другом месте. И насколько мне известно, другие тоже не хотели этого. Мы хотели изменить существующие условия здесь.
Т.: Ты не узнала, успешной ли оказалась акция Андреаса Баадера?
М.: Я узнала, что руководитель ведомства федерального канцлера Шулер сам не приходил, а прислал сотрудника.
Т.: Вы расценили это как плохой знак?
М.: Нет. Для нас было важно, что вообще что-то происходит и что-то приходит в движение. Было бы хуже, если бы ведомство федерального канцлера вообще никак не отреагировало.
Т.: Насколько в то время для вас было важно выйти на свободу? К 1977 году вы всё-таки провели уже пять-шесть лет в тюрьме в достаточно суровых условиях.
М.: Выйти на свободу тогда было чрезвычайно важно для нас. Заключение означало не только чудовищное ограничение наших возможностей действия и коммуникации. Мы заметили, какой вред наносят нам как личностям условия заключения, мы стали болеть и слабеть физически. Тогда мне было трудно представить, что мне придётся остаться там ещё на двадцать лет. И другие относились к этому точно так же. Срок, в течение которого мы до того момента выживали в тюрьме – а некоторые из нас не выжили: Ульрика Майнхоф, Хольгер Майнс [XVI], Зигфрид Хауснер, Катарина Хаммершмидт [XVII] – и так уже был слишком большим.
Т.: Как развивались события после первой акции Андреаса Баадера? Какую ещё информацию ты получала в последующее время, например, через тюремное радио? И кого ты ещё видела?
М.: Первой важной новостью, которую я услышала по тюремному радио, был угон самолёта «Люфтганзы» «Ландсхут», совершённый 13 октября «Коммандо имени мученицы Халимы» [i]. Прошло некоторое время, пока не стали ясны требования этой «коммандо». А потом сказали, что самолёт должен быть на пути к месту, где пассажиров «Ландсхута» освободят. Затем эту информацию опровергли, и это было последнее, что я услышала.
Т.: О чём вы подумали, когда угнали «Ландсхут»? Конечно, странно, что эту акцию организовал палестинский отряд и что был захвачен самолёт с туристами. Это противоречило вашим принципам, о чём потом говорил Андреас Баадер.
М.: Относительно Андреаса я ещё скажу. Меня это не так сильно удивило, поскольку незадолго до этого, 28 сентября, Красная Армия Японии захватила самолёт японской авиакомпании JAL, а через день правительство Японии решило выполнить требования и освободить девять политических заключённых [XVIII]. Моё отношение к этому было противоречивым. Я считала, что это средство исчерпало себя. С другой стороны, я всё же надеялась, что этот угон ещё может быть для нас шансом, что он, возможно, подтолкнёт федеральное правительство изменить жёсткую позицию, чтобы спасти заложников, выпустив нас на свободу. Но в условиях «запрета на контакты», не имея возможности говорить с кем-либо об этом, а только кричать, не получая подробной информации и сведений о ситуации на свободе, мне было трудно взвешенно оценить последствия угона «Ландсхута». Мне в голову хаотично лезли противоречивые мысли. То, что это был палестинский отряд, как-то связано с нашей общей историей. И это доказывало их глубокую солидарность. В такой ситуации этот факт был самым важным.
Т.: Существовала общая история. А было общее настоящее?
М.: Для нас в тюрьме, конечно, нет, но я могла исходить из того, что на свободе ещё существовала некоторая общность.
Т.: Когда ты узнала, что угнали «Ландсхут», ты пыталась установить контакт со своими товарищами?
М.: Я сообщила им об этом.
Т.: Ты получила ответ?
М.: Ответ? Как и я, они просто приняли это к сведению. Тебе нужно представить ситуацию того времени. Около шести недель мы находились в условиях «запрета на контакты», мы проводили сухую голодовку, мы ни с кем не могли нормально поговорить, мы еле-еле что-то могли понять, и мы знали, что речь идёт о чрезвычайном событии. Это всё очень изматывало нас. Угон «Ландсхута» был неожиданным развитием событий. И он дал нам надежду на то, что это ужасное подвешенное состояние закончится, и ситуация разрешится.
Т.: В то время вы ещё надеялись на то, что ситуация могла разрешиться положительно?
М.: До угона «Ландсхута» не надеялись. Было достаточно ясно, что кризисный штаб тянул время: он не хотел освобождать нас и отказался от Ганса-Мартина Шлейера.