Фабрисио. Сеньор командор дал острый и смешной ответ. Помню, в бытность мою студентом богословия в Саламанкском университете, один тамошний остряк, подшучивая как водится над неким малым, туповатым с виду, да и не только с виду, и показывая на него пальцем, говорил окружающим: «Знайте, господа, что этот сеньор, будучи еще совсем зеленым отроком, любил молиться перед изображением Иисуса Христа, въезжавшего на осле в Иерусалим, и каждый день, стоя на коленях, творил такую молитву:
Дон Диего. В последнем стихе немало яда.
Донья Маргарита. Еще больше было в словах одной дамы, сказанных прозой. Ей приглянулся некий кабальеро, не отличавшийся пылкостью чувств и не большой любитель женского пола. Чтобы дать ему удобный случай исполнить ее желания, дама пригласила его позавтракать в загородном доме на другом берегу реки, и, когда пришлось перебираться туда вброд, сеньора попросила кабальеро разуться и перенести ее на плечах. Так он и сделал. Они закусили, прошел весь день, но ожидания дамы не сбылись. На обратном пути они встретили на берегу водовоза с ослом, навьюченным кувшинами, даму посадили на осла, но при переправе край ее платья немного намок в воде. Кабальеро заметил: «Странно, что ваша милость замочили подол, сидя на таком крупном осле; утром я перенес вас на плечах, а платье осталось сухо». На что дама в сердцах отвечала: «Я вижу, что этот осел крупный. Но если давеча мой подол остался невредим, то потому, что ваша милость еще крупнее».
Донья Петронила. Сеньора озлилась не на шутку.
Дон Диего. И не удивительно. Ведь, по правде говоря, это немалая обида: понести издержки давнего желания, накрыть на стол своих намерений, и вдруг в самый час трапезы приглашенный встает и уходит — особенно если гость мужчина, а угощает женщина. Обида еще злей, а конфуз унизительней.
Кастаньеда. Однако пусть дон Диего не воображает, что заговорит нам зубы благонравными рассуждениями. Мы ждем истории, но поближе к теме.
Дон Диего. Умоляю, Кастаньеда, расскажи что-нибудь за меня; ничего подходящего не приходит в голову.
Кастаньеда. Ну уж нет, клянусь спасением души.
Дон Диего. Прошу тебя, Кастаньеда. По дружбе!
Кастаньеда. Никак нельзя; ведь я поклялся спасением души, и если не сдержу клятвы, бог не спасет меня.
Дон Диего. Спасет, спасет тебя бог; он же обещал.
Кастаньеда. Когда это?
Дон Диего. Когда сказал: «Homines et jumenta salvabis, Domine»[370].
Фабрисио. Вы ловко поддели Кастаньеду. Жаль только, что употребили цитату из Писания: ведь это слова священные, а наша беседа шуточная, и лучше бы их сюда не мешать. Извините за поучение. Но ведь всякие писания — моя профессия, и я обязан блюсти их достоинство.
Кастаньеда. А что такое сказал по-латыни дон Диего?
Фабрисио. Это не твоего ума дело. Оставь латынь для тех, кто ее изучал.
Дон Диего. Все же странно, почему ты не понял моих слов? Ваш брат жонглер всегда рад взять у латинистов какой-нибудь «quid», невесть каким дураком выдуманный[371].
Кастаньеда. Что такое «квид», я не знаю, а выдумали его вы сами.
Дон Диего. Ну ладно, плут, мы квиты. Я обругал тебя ослом, а ты меня дураком.
Донья Маргарита. То же сделал, и весьма остроумно, один кабальеро, к которому пришел с визитом другой. Когда он стал учтиво приглашать гостя занять лучшее кресло и самое почетное место в гостиной, тот, не дожидаясь повторного приглашения, уселся в кресло со словами: «Что ж, сяду; лучше быть дураком, чем упрямцем». На что хозяин ответил: «Ваша милость так умны, что всегда выбираете лучшее».
Дон Диего. Не менее забавно обозвал дураком одного господина небезызвестный Кольменарес.
Фабрисио. А кто этот остряк Кольменарес?
Дон Диего. Богатый трактирщик, живший в нашем городе, человек веселый и большой острослов.
371