Тамошний рехидор, о котором поговаривали, что его деды и прадеды не были крещены, настоятельно требовал от Кольменареса, чтобы тот перебрался со своим трактиром в другую часть рода. Кольменарес сказал ему: «Ей-богу, ваша милость, вы воздвигли такое гонение на мой трактир, словно здесь вино водой кропят; поверьте, оно с этой стороны так же безупречно, как весь ваш почтенный род». Видя, что трактирщик задет за живое и настроен воинственно, рехидор решил умиротворить его кроткой речью и возразил: «Поймите меня, сеньор; ведь мы, высшие по рангу, вынуждены налегать всей тяжестью на остальных; поясню свою мысль: самые весомые предметы в городе — медные колокола на соборе, и помещены они выше всех крыш. Так и мы, старейшины, находимся выше прочих жителей и давим на них своей тяжестью». На что Кольменарес ответил: «Вы попали в самую точку, сеньор рехидор; но только обычай подвешивать медные колокола на самой верхотуре означает совсем другое, а именно то, что лишь медные лбы считают себя выше всех и давят других своим весом».
Донья Петронила. Этот Кольменарес как-то спросил одного из своих соседей, откуда тот родом. Сосед отвечал: «Я вырос в деревне при дороге, что ведет в Кампану». — «При дороге? — заметил Кольменарес. — Так вот отчего ты лопух!»
Фабрисио. Кажется, эту же шутку я слышал в Саламанке на состязании, называемом «игрой в петухов»; помню, я очень смеялся.
Дон Диего. Просим вас, сеньор доктор, расскажите нам об этих петушьих играх. Как я слышал, они проходят необыкновенно весело.
Фабрисио. Если желаете, я могу прочесть вам полный текст; кажется, эти листки сохранились у меня в столе.
Кастаньеда. Что ж, тащите сюда петухов. А мы с доном Диего побудем пока в обществе двух курочек.
Фабрисио. У этих курочек есть собственные петухи; нас тут избыток; тебя ждут в другом курятнике. Одну минуту, господа, я принесу рукопись…
Из «Занимательного путешествия»
Агустин де Рохас Вильяндрандо[372]
Сон наяву
Несколько дней тому прочел я в книге одного умнейшего автора про случай из жизни герцога Филиппа Доброго[373], того самого, что учредил орден Золотого Руна в городе Томер, в церкви святого Бертина, пожаловав звание кавалеров двадцати четырем рыцарям, коих называл «двумя дюжинами недюжинных», а на знамени ордена велел вышить герб — кресало в руке, занесенной над кремнем, и вокруг, кольцом, девиз: «Бей сразу и высечешь искры». Итак, вычитал я, что сей христианнейший принц, достигнув преклонных лет, часто и упорно говорил о тленности всего земного и обмане мирских обольщений. Однажды вечером, объезжая город со свитой приближенных, увидел он на улице пьяного человека, с нечистым и закопченным лицом, лежавшего в грязи и спавшего так крепко, что его невозможно было добудиться. Герцог приказал доставить его в свою резиденцию, ибо на этом примере задумал показать тщету нашей жизни. Пьяного, как было велено, перенесли во дворец, затем был дан приказ снять с него лохмотья, надеть тонкую сорочку и уложить на кровать в герцогской опочивальне, а утром подать одеться и прислуживать так, как подавали и прислуживали самому герцогу. Наутро, когда хмель, по их расчету, должен был пройти, в спальню явились придворные с вопросом, какого цвета костюм угодно надеть всемилостивейшему сеньору в этот день, а бедняга, ошеломленный видом богатого покоя и стольких знатных вельмож, из коих многие обнажили перед ним голову, не мог вымолвить ни слова; он молча смотрел на них и, видимо, думал, что всего два часа назад пил вино в таверне и раздувал мехи в своей кузне (как узнали потом, это был кузнец, живший неподалеку от дворца). Ему принесли нарядную одежду и подали кувшин с водой и таз, но он к ним не прикоснулся, ибо не знал, как надо умываться. На вопросы он не отвечал; только все смотрел в окно на свою лачугу и, верно, думал: «Господи, твоя воля! Разве не я живу в этом домишке[374] с трубой на крыше? Не мой ли сын Бартолильо тот мальчуган, что запускает волчок? И разве женщина, что прядет на крыльце, не жена моя Торибия? Как же я очутился среди всей этой роскоши?» Полагаю, так он думал в своей душе. Накрыли на стол, он сел обедать, и герцог находился среди сотрапезников. А потом, с наступлением ночи, ему подали большую чару вина, чтобы он опять упился до беспамятства, и, как только он крепко заснул, сняли с него богатую одежду, натянули вчерашние лохмотья и по приказу герцога отнесли на то самое место, где накануне подобрали. И когда все это было исполнено, Филипп Добрый прибыл туда со своей свитой, и велел разбудить пьяного, и спросил его, кто он таков. Тот, растерянный и оторопелый, ответил, что уж и сам не знает после всего случившегося с ним за последние два часа, и больше не хотел говорить; по, уступив наконец долгим и настойчивым расспросам, сказал:
372
Из «Занимательного путешествия» взята (no CV) публикуемая впервые на русском языке краткая новелла, также имеющая отношение к теме «жизнь есть сон». Сюжет этот, восходящий к рассказам «Тысячи и одной ночи», помимо Рохаса Вильяндрандо, до Кальдерона трактовался в анонимном дошекспировском «Укрощении строптивой» (изд. в 1594 г.) и частично сохранился в комедии Шекспира в интродукции к пьесе.
373
374