Выбрать главу

Донья Петронила. Этот Кольменарес как-то спросил одного из своих соседей, откуда тот родом. Сосед отвечал: «Я вырос в деревне при дороге, что ведет в Кампану». — «При дороге? — заметил Кольменарес. — Так вот отчего ты лопух!»

Фабрисио. Кажется, эту же шутку я слышал в Саламанке на состязании, называемом «игрой в петухов»; помню, я очень смеялся.

Дон Диего. Просим вас, сеньор доктор, расскажите нам об этих петушьих играх. Как я слышал, они проходят необыкновенно весело.

Фабрисио. Если желаете, я могу прочесть вам полный текст; кажется, эти листки сохранились у меня в столе.

Кастаньеда. Что ж, тащите сюда петухов. А мы с доном Диего побудем пока в обществе двух курочек.

Фабрисио. У этих курочек есть собственные петухи; нас тут избыток; тебя ждут в другом курятнике. Одну минуту, господа, я принесу рукопись…

Из «Занимательного путешествия»

Агустин де Рохас Вильяндрандо[372]

Сон наяву

Несколько дней тому прочел я в книге одного умнейшего автора про случай из жизни герцога Филиппа Доброго[373], того самого, что учредил орден Золотого Руна в городе Томер, в церкви святого Бертина, пожаловав звание кавалеров двадцати четырем рыцарям, коих называл «двумя дюжинами недюжинных», а на знамени ордена велел вышить герб — кресало в руке, занесенной над кремнем, и вокруг, кольцом, девиз: «Бей сразу и высечешь искры». Итак, вычитал я, что сей христианнейший принц, достигнув преклонных лет, часто и упорно говорил о тленности всего земного и обмане мирских обольщений. Однажды вечером, объезжая город со свитой приближенных, увидел он на улице пьяного человека, с нечистым и закопченным лицом, лежавшего в грязи и спавшего так крепко, что его невозможно было добудиться. Герцог приказал доставить его в свою резиденцию, ибо на этом примере задумал показать тщету нашей жизни. Пьяного, как было велено, перенесли во дворец, затем был дан приказ снять с него лохмотья, надеть тонкую сорочку и уложить на кровать в герцогской опочивальне, а утром подать одеться и прислуживать так, как подавали и прислуживали самому герцогу. Наутро, когда хмель, по их расчету, должен был пройти, в спальню явились придворные с вопросом, какого цвета костюм угодно надеть всемилостивейшему сеньору в этот день, а бедняга, ошеломленный видом богатого покоя и стольких знатных вельмож, из коих многие обнажили перед ним голову, не мог вымолвить ни слова; он молча смотрел на них и, видимо, думал, что всего два часа назад пил вино в таверне и раздувал мехи в своей кузне (как узнали потом, это был кузнец, живший неподалеку от дворца). Ему принесли нарядную одежду и подали кувшин с водой и таз, но он к ним не прикоснулся, ибо не знал, как надо умываться. На вопросы он не отвечал; только все смотрел в окно на свою лачугу и, верно, думал: «Господи, твоя воля! Разве не я живу в этом домишке[374] с трубой на крыше? Не мой ли сын Бартолильо тот мальчуган, что запускает волчок? И разве женщина, что прядет на крыльце, не жена моя Торибия? Как же я очутился среди всей этой роскоши?» Полагаю, так он думал в своей душе. Накрыли на стол, он сел обедать, и герцог находился среди сотрапезников. А потом, с наступлением ночи, ему подали большую чару вина, чтобы он опять упился до беспамятства, и, как только он крепко заснул, сняли с него богатую одежду, натянули вчерашние лохмотья и по приказу герцога отнесли на то самое место, где накануне подобрали. И когда все это было исполнено, Филипп Добрый прибыл туда со своей свитой, и велел разбудить пьяного, и спросил его, кто он таков. Тот, растерянный и оторопелый, ответил, что уж и сам не знает после всего случившегося с ним за последние два часа, и больше не хотел говорить; по, уступив наконец долгим и настойчивым расспросам, сказал:

— Государь, я кузнец, и зовут меня Имярек[375]. С час или полтора назад я вышел из дому, выпил немного вина, сон меня сморил, и я заснул на улице и видел во сне, будто я король, и мне прислуживают знатные господа, и я ношу пышный наряд, и сплю под парчовым пологом, ем и пью по-королевски, и я был так доволен, что от радости у меня, видно, ум отшибло, а теперь я сам вижу, что так оно и есть, ибо все это был сон.

И тогда герцог сказал:

— Вы видите, друзья, сколь бренны земные обольщения. Жизнь наша есть сон; ибо все, что говорит этот человек, случилось с ним наяву, и вы сами тому свидетели; а он думает, что это приснилось ему во сне.

Из «Зимних вечеров»

Антонио де Эслава[376]

Здесь рассказывается о спеси царя Никифора, и пожаре его кораблей, и об искусстве волшебства царя Дардана

С превеликой пышностью царствовал некогда в Греческой империи спесивый и воинственный император Никифор[377]. Вот начал он войну против соседа своего Дардана, царя Болгарии, а причиною было то, что спесивый император потребовал от Дардана[378] завещать Болгарское царство одному из двух его, Никифора, сыновей как близкому родичу, ибо, по законам той страны, дочь Дардана, называвшаяся Серафиной, наследовать трон не могла. Добрый царь Дардан отвечал, что, ежели тот сын, коего Никифор прочит ему в наследники, женится на единственной его дочери, он, мол, тотчас передаст зятю все царство свое, в противном же случае завещает его Римской империи. Но спесивый император заносился высоко: надеясь на могущество свое, он отверг это предложение и вознамерился пойти войною на болгар, изгнать Дардана и завладеть его царством. Мудрый царь Дардан мог бы победить Никифора, прибегнув к волшебству, в коем не было ему равных, однако он дал обет всевышнему никогда не пользоваться сим искусством во зло господу или во вред ближнему. Человек добрый, разумный и враг войны, собрал он для защиты от грозного врага совсем небольшую рать, и вскоре насильник изгнал Дардана из богатого и цветущего края, повергши злополучного царя в уныние и нужду превеликую. Однако подругою Дардану была добродетель, и он в этой беде оказал больше мудрости, нежели в прошлых: будучи изгнан из отечества своего и царства, лишившись своих воинов, рыцарей и придворных, потеряв несметные сокровища, утратив льстивых друзей, не находя ни в ком ни поддержки, ни сочувствия, удалился он вместе с любимой дочерью из населенных мест в дремучий лес. Клонясь под бременем лет, шел он, опираясь на руку единственной дочери своей, и вот повел он такую речь:

— Любимая и бесценная дочь моя! Знай, божественный философ Аристотель говорит, что истинно лишь то блаженство, которое длится не миг один, но всю жизнь, что лишь оно совершенно и совершенство это состоит в добродетели. Говорю это к тому, дабы ты не думала, будто блаженство могут дать блага преходящие и земные. Также испанский философ Сенека[379] говорит, что ничтожен дух, находящий утеху, радость и наслаждение в земном. И ежели господу было угодно лишить меня благ земных, он наделил меня взамен благами небесными и духовными, отчего я вправе почитать себя счастливым, довольным и облагодетельствованным судьбою; и поверь, дочь моя, огорчает меня лишь одно — то, что ты столь внезапно оказалась в нищете и в горести, что уже не окружают тебя толпы принцев и рыцарей, которые прежде поклонялись тебе и искали твоей милости: недели не прошло с тех пор, как тебя величали принцессой и дочерью могущественного царя, а ныне ты можешь назвать себя дочерью самого нищего и горемычного человека на земле; о себе-то я не скорблю, ибо знаю, чего стоят и на чем покоятся блага изменчивого мира сего, и знаю, что я не первый царь, кого постиг столь плачевный жребий: созерцая, как зритель в театре, свою трагедию, я вспоминаю гибель злосчастного императора римского Геты[380], которого победил и убил его брат Бассиан Антонин, да еще кончину Юлия Цезаря, владевшего миром и убитого лучшими своими друзьями у подножья статуи заклятого своего врага Помпея, да еще судьбу Юстиниана Второго, свергнутого и изгнанного из империи его слугою Леонтием, который, для вящего посрамления, отрезал изгнаннику уши, да еще участь Людовика Благочестивого, которого родные сыновья с великим позором изгнали из Римской империи. И, наконец, дочь моя милая, я познал, что в непостоянном сем мире повсюду идет непрестанная война: так мы видим, что горние небесные сферы в движении своем противятся одна другой, что светозарные звезды на небесном своде сталкиваются и спорят, что враждебные стихии непрестанно между собой воюют: буйные ветры гоняют волны на пенистом море, вода стремится погасить неукротимый огонь, а огонь — сокрушить и уничтожить воздух и воду; лето терзает нас несносною жарой, зима — пронзительным холодом и непогодой, реки — бурными разливами и яростным течением вод своих. И ежели так обстоит дело в мире созданий не чувствующих и неодушевленных, чего же ждать от существ чувствующих и наделенных разумом? Обдумав все это и видя, сколь мало в людях склонности к миру и покою, клянусь тебе вечным хаосом отныне не жить среди людей. Да, я намерен навсегда уйти от их жалкой участи, силами своего волшебства я создам великолепный, роскошный дворец в пучине морской, где мы, отказавшись и отрекшись от бренного человеческого существования, будем жить покойней и приятней, чем на самой плодородной земле. Думаю, теперь я вправе прибегнуть к искусству волшебства, на изучение коего немало положил трудов, ибо тут оно послужит не во вред ближнему и не во зло богам.

вернуться

372

Рохас Вильяндрандо (1572 — ум. между 1618 и 1635 гг.), родившийся в Мадриде, имел удивительную и характерную для эпохи биографию, включавшую военную службу во Франции, ранения, плен у гугенотов, пиратские нападения на английские суда, драку в Малаге, закончившуюся убийством противника. Обезумев от голода в соборе, где он укрывался, он был готов отдать себя на казнь, если б не внезапная любовь одной девицы, убедившей его вернуться в собор и помогшей откупиться от правосудия; нищенская жизнь с ней, продажа проповедей незадачливым священникам, любая черная работа, прямое нищенство, мелкое воровство… Попытка писать комедии, попавшая под запрещение театра Филиппом II в 1598 году; два года, пока театр не стряхнул ярмо деспотического запрета, — мелочная торговля, оказавшаяся наиболее прибыльным из занятий Вильяндрандо. Наконец, приобщенье к самому унизительному и самому счастливому занятию в старой Испании: Вильяндрандо — актер в знаменитых труппах Антонио де Вильегаса (однофамильца новеллиста) и Николаса де лос Риоса; прославленная книга об актерской жизни «Занимательное путешествие» (Мадрид, 1603), беспрерывно переиздававшаяся, вдохновившая в XVII веке Поля Скаррона на «Комический роман», а в XIX — Теофиля Готье на «Капитана Фракасса»; комедии, печатать которые не разрешали, но которые шли с большим успехом, а одна из них послужила Кальдерону источником драмы «Жизнь есть сон»; политический трактат «Истинно государственный муж». (Саламанка, 1611), тотчас же по выходе изъятый инквизицией.

Из «Занимательного путешествия» взята (no CV) публикуемая впервые на русском языке краткая новелла, также имеющая отношение к теме «жизнь есть сон». Сюжет этот, восходящий к рассказам «Тысячи и одной ночи», помимо Рохаса Вильяндрандо, до Кальдерона трактовался в анонимном дошекспировском «Укрощении строптивой» (изд. в 1594 г.) и частично сохранился в комедии Шекспира в интродукции к пьесе.

Н. Балашов

вернуться

373

…из жизни герцога Филиппа Доброго… — Филипп III Добрый, герцог Бургундский (1419–1467), учредил орден Золотого Руна в 1429 г. Впоследствии орден перешел к Австрии и к Испании…вычитал я… — Источник не ясен.

Н. Балашов

вернуться

374

Разве не я живу в этом домишке с трубой на крыше? — То, что герой видит из окон дворца свой дом, жену и сына, — мотив, отсутствующий у Шекспира и у Кальдерона, — лишает фабулу правдоподобия и подчеркивает ее притчевый, философский характер.

Н. Балашов

вернуться

375

…и зовут меня Имярек. — «Имярек» точно передает испанское имя кузнеца Фулано, слово арабского происхождения, означающее «Некто» и ставившееся в документах вместо прочерка.

Н. Балашов

вернуться

376

Эслава родился в Сангуэсе в испанской Наварре в 1570 году; он был чиновником средней руки и страстным, на манер Дон Кихота, любителем чтения. Книга Эславы «Зимние вечера», несмотря на художественную непритязательность автора, была популярна (в 1609 г. издана в Памплоне, в том же году — в Сарагосе, в 1610 г. — в Брюсселе; кроме того, дважды в XVII в. она издавалась в немецком переводе; новейшие издания — Мадрид, 1942 и CV). Книга состоит из одиннадцати новелл в обрамлении диалога рассказчиков.

Перевод новелл «О царе Никифоре» и «О короле Карле Великом» сделан специально для данного издания по ВАЕ, Мадрид, 1846.

Н. Балашов

вернуться

377

Никифор. — Из трех византийских императоров по имени Никифор с болгарами воевали двое — современник Карла Великого Никифор I Логофет (802–811), потерпевший от них поражение, и Никифор II Фока (963–969), призвавший на помощь Византии князя Святослава Игоревича.

Н. Балашов

вернуться

378

Дардан — условное имя, оно впервые упоминалось как имя мифологического основателя Троянского царства.

Н. Балашов

вернуться

379

Испанский философ Сенека. — Ссылки на античных авторов даны у Эславы с редкой у ренессансных писателей наивной прямолинейностью. Сенека, философ I в. н. э., происходил из римской Испании (из Кордубы, будущей Кордовы) и рассматривался испанцами как соотечественник.

Н. Балашов

вернуться

380

…императора… Геты… и далее. — Исторические примеры, данные здесь Эславой, достаточно точны.

Н. Балашов