Его клинка услышав звон,
Бежит тиран кровавый.
Хлеб горца потом орошен,
Достойно жить умеет он
И умереть со славой.
Повсюду в мире правит гнет,
Жестокость и коварство.
Богатый честь не бережет,
А здесь, в горах, — добра оплот
И благородства царство.
Продать народы, как стада,
Готовы толстосумы.
Смешна им родины беда,
А здесь, где горная гряда,
Лишь ружей треск угрюмый.
Лобзать следы господских ног
И стать рабом навеки?
Нет, здесь, где темный бор высок,
Лишь крест целуют и клинок
Бестрепетные греки.
Родная, плачь, труба в поход
Зовет неумолимо.
Нас вечная разлука ждет,
Но видеть в рабстве свой народ,
Поверь, невыносимо.
Не хмурь, невеста, милый взор
В страданье безысходном.
Пойми, остаться мне — позор.
Свободным я живу средь гор
И встречу смерть свободным.
Родной земли ужасен стон.
Ружье упало глухо.
Повсюду кровь, булата звон,
Пожарища со всех сторон.
Рыдает мать-старуха.
Друзей поникших череда
Несет героя тело.
Их песня горькая горда:
Свободным клефт живет всегда
И умирает смело.
АНДРЕАС ЛАСКАРАТОС
Перевод Юнны Мориц
Андреас Ласкаратос (1811–1901). — Родился на острове Кефалонии, получил юридическое образование во Франции и Италии. В 1830 году выпустил в свет свой первый поэтический сборник — «Ликсури в 1836 году», а в 1872 году собрал все свои стихотворения в том «Разные стихи». Острая социальная сатира Ласкаратоса навлекла на него гнев духовенства; он был отлучен от церкви.
Сонеты Ласкаратоса переводятся на русский язык впервые.
К ЭРОТУ
Эрот, не шляйся зря, не лезь в мой дом,
Чтоб не испортить наши отношенья.
И более того — приняв решенье
Со мной порвать, ты будешь молодцом.
Я сыт по горло первым сватовством.
Катись к чертям, быстрей, без копошенья,
Не то мои кулачные внушенья
Покончат вмиг с проклятым шутовством!
Не доводи до этого, мой милый,
Ведь я способен крылья выдрать силой —
И завопишь индюшкой тупорылой,
И все увидят бег твой хромокрылый.
И эти стрелы, весь пучок, как вилку в тесто,
Тебе засуну — знаешь сам, в какое место!
ЧУЖДЫЙ СВОЕЙ ЭПОХЕ
Воистину несчастен — кто на свет родится
и по духу превзойдет свою эпоху:
обрушится волна общественных традиций,
под тяжестью которых будет плохо.
А если он, бедняга, в надеждах утвердится
и потянет за собой свою эпоху,
тогда сплотится тьма общественных амбиций
и храбреца раздавит, словно кроху.
Его отвергнет с треском и заклеймит позором
неблагодарный сброд и родина-невежда.
И жертве, брошенной на растерзанье сворам,
блеснет одна печальная надежда —
что, может быть, потомков здравый разум
воздаст ему за все страданья разом.
МОЕМУ ПОРТРЕТУ
Вот и меня наконец-то нарисовали,—
как видно, после кончины, гроба и тленья
мне непременно придется висеть в зале.
Ох, интересно, какое же впечатленье
я оставлю у тех, кто с опаской вначале
рассматривать станет портрет в отдаленье.
Этот промолвит: «У! Из дьявольской швали!
Он теперь верховодит в аду, где скопленье
таких же чертей!» Но другой возразит: «Едва ли…
Просто этот несчастный тащил в исступленье
крест, который иные не поднимали,
и горькая правда — все его преступленье!»
А мне самому (и вам желаю того же!)
сужденья мои о себе — и важней и дороже.
АРИСТОТЕЛИС ВАЛАОРИТИС
Перевод А. Наль