Выбрать главу
От века смертная зеница зарей и полднем не назрится, и грустен час, как снидешь в царство теневое, возвеселивши все живое и, грешных, нас.
О знак, нагой земле явленный в послы зиждителем вселенной, чей лик сокрыт; что я, что ты, златое око, когда подъемлет нас высоко Господень щит?
Как герб укажет на именье, род, славу, честь и разуменье, так, в свой чертог взойдя, верховное светило нам рыцаря провозвестило, чье имя — Бог.

МАТУШКА

Ни фотографий сыну Вы, ни одного портрета, не соизволили — увы! — оставить в жизни этой.
Все тлен — и холст и мрамор, но, моею полон кровью, был в сердце образ Ваш давно напечатлен любовью.
Дай мне господь нести, как свет, его благую силу и, кончив лета, сей портрет унесть с собой в могилу.

ИЗ ГЛУБИНЫ

Чуть слышный звон колоколов и бой часов далекий; и вся зима, как день один — бессветный, одинокий; так чужд пустынный этот мир, так мрачен и уныл, что сердце застучит на миг и вновь лишится сил; темнея, дышит небосвод смятеньем; нет, тревожней и глубже, отчего земля вокруг еще ничтожней.
Я болен, что со мной? чего недостает, что прежде меня хранило от забот,— меня, кто жил в надежде и радости, кто обращал и мысль, и светлый взор к тебе, о солнце, в небеса, в сияющий простор! Где это все и почему, унижен и бессилен, я в зимнем склепе погребен без плача, без светилен?
О неизбежность смерти, ты передо мной воочью стоишь; по капле тьма твоя стекает в сердце ночью; и вот печаль, хотя была прекрасна жизнь моя, на сердце возложила длань, и ныне плачу я. Где мне укрыться от тебя, познание печали? — ты безутешно и мертво; ты — цепь, меня сковали.
Куда бежать? Ужель бежать мне, что себя в молитве искал, кому один господь опора в этой битве? Молился я или молчал — ты слушал в вышине; воззри же вновь — я сердцем чист, и нет вины на мне. Услышь, отец! Из глубины взываю ввысь с мольбою: «Над смертным сжалься, свет яви! Я весь перед тобою».
И ты был погребен, как я, во глубине могилы, и ты беспомощность свою оплакивал; и силы тебя оставили; и ты молил на склоне дня,— ты, господи, приявший смерть, страдавший за меня! Так не отринь же; весь дрожа от смертного озноба, встать из ничтожности своей хочу я, как из гроба!

ВОРОН

Однажды я следил, как старый ворон в мглистом бессветном воздухе, — на призрака похож немого, — помавал крылами с хладным свистом; и клюв и лапы — весь, как уголь, черный сплошь.
Голодные глаза в провалах черных впадин мигали тьмой; во мрак и траур обряжен, урод среди своих, ничтожен и нескладен, как камень, надо мной повис в тумане он.
Немой! И взмах его широких крыл беззвучен; как те, что гроб несут, в тиши замедлив шаг,— вот так и он скользил над льдом речных излучин, над белизной лугов, — всему живому враг.
Чего ты хочешь здесь, о призрак? Что за вести стремят тяжелый лёт в промозглой зимней мгле; гонец страданий, где, в каком осядешь месте, кому сулишь беду на сумрачной земле?
Что ныне нам с такой суровостью железной несешь, ответь, — болезнь, жестокий голод, мор? Иль, может быть, уже разверзлась тьма над бездной, и вечный мрак персты над нами распростер?