Читать онлайн "Европейская поэзия XVII века" - Коллектив авторов - RuLit

И девственность, столь дорогая Вам, Достанется бесчувственным червям. Там сделается Ваша плоть землею,— Как и желанье, что владеет мною. В могиле не опасен суд молвы, Но там не обнимаются, увы! Поэтому, пока на коже нежной Горит румянец юности мятежной И жажда счастья, тлея, как пожар, Из пор сочится, как горячий пар, Да насладимся радостями всеми, Как хищники, проглотим наше время Одним глотком! Уж лучше так, чем ждать, Как будет гнить оно и протухать. Всю силу, юность, пыл неудержимый Скатаем в прочный шар нерасторжимый И продеремся, в ярости борьбы, Через железные врата судьбы. И пусть мы солнце в небе не стреножим,— Зато пустить его галопом сможем!

Далёко, около Бермуд, Где волны вольные ревут, Боролся с ветром утлый бот, И песнь плыла по лону вод: «Благодарим смиренно мы Того, кто вывел нас из тьмы, Кто указал нам путь сюда, Где твердь и пресная вода, Кто уничтожил чуд морских, Державших на хребтах своих Весь океан… Нам этот край Милей, чем дом, милей, чем рай. На нашем острове весна, Как небо вечное, ясна, И необъятно царство трав, И у прелатов меньше прав, И дичь сама идет в силки, И апельсины так ярки, Что каждый плод в листве густой Подобен лампе золотой. Тут зреет лакомый гранат, Чьи зерна лалами горят, Вбирают финики росу, И дыни стелются внизу. И даже дивный ананас Господь здесь вырастил у нас, И даже кедр с горы Ливан Принес он к нам, за океан, Чтоб пенных волн ревущий ад Затих, почуяв аромат Земли зеленой, где зерно Свободной веры взращено, Где скалы превратились в xpaм, Чтоб мы могли молиться там. Так пусть же наши голоса Хвалу возносят в небеса, А эхо их по воле вод До самой Мексики плывет!» Так пела кучка англичан, И беспечально хор звучал, И песнь суденышко несла Почти без помощи весла.

Его я видел мертвым, вечный сон Сковал черты низвергнувшего трон, Разгладились морщинки возле глаз, Где нежность он берег не напоказ. Куда-то подевались мощь и стать, Он даже не пытался с ложа встать, Он сморщен был и тронут синевой, Ну словом, мертвый — это не живой! О, суета! О, души и умы! И мир, в котором только гости мы! Скончался он, но, долг исполнив свой, Остался выше смерти головой. В чертах его лица легко прочесть, Что нет конца и что надежда есть.

Довольно, остальное — славе. Благоговея, мы не в праве Усопшей имя произнесть, Затем что в нем звучала б лесть. Как восхвалить, не оскорбляя, Ту, что молва щадила злая, Когда ни лучший ум, ни друг Не перечли б ее заслуг? Сказать, что девою невинной Она жила в сей век бесчинный И сквозь зазнавшуюся грязь Шла, не гордясь и не стыдясь? Сказать, что каждую минуту Душой стремилась к абсолюту И за свершенные дела Пред небом отвечать могла? Стыдливость утра, дня дерзанье, Свет вечера, ночи молчанье… О, что за слабые слова! Скажу одно: Она мертва.

Луга весною хороши! Я свежим воздухом дышу, До поздних сумерек в тиши Траву зеленую кошу, Но Джулиана, ангел мой, Обходится со мною так, как я — с травой.

Трава смеется: «Плачешь ты!» — И в рост пускается скорей. Уже не стебли, а цветы Трепещут под косой моей, Но Джулиана, ангел мой, Обходится со мною так, как я — с травой.

Неблагодарные луга, Смеетесь вы над косарем! Иль дружба вам не дорога? Ваш друг растоптан каблуком, Ведь Джулиана, ангел мой, Обходится со мною так, как я — с травой.

Нет, сострадания не жди. Ответа нет моим мечтам. Польют холодные дожди По мне, по травам, по цветам, Ведь Джулиана, ангел мой, Обходится со мною так, как я — с травой.

Трава, я выкошу тебя! Скошу зеленые луга! Потом погибну я, любя, Могилой будут мне стога, Раз Джулиана, ангел мой, Обходится со мною так, как я — с травой.

Достойный подвиг разума и зренья — Освободиться от предубежденья, Впредь отказаться как от ложной дани Ото всего, что приобрел с годами, Но не от самого умодеянья И не от дара первого познанья, А их принять как данность непреложно, Будь их значенье истинно иль ложно. Но навык, хоть и плод того же рода, Где душу с телом нянчила природа, Имеет больше прав, как и влиянья, На человека, данника сознанья, Поскольку, в двух инстинктах воплощенный, Одним рожденный, а другим взращенный, Он, человек, воспитан поневоле Скорей во мнимой, чем в природной, школе, И вследствие того, что раньше тело, А не душа в заботах преуспела, Судить о человеке наперед Нельзя, покуда он еще растет. Без размышленья и усилий дети Воспринимают все, что есть на свете, Тьму знаний и рассудочного вздора Усваивают чохом, без разбора, И так же, как некоренные лица Не могут от акцента отучиться, Не может разум превозмочь наследства Понятий, вдолбленных в сознанье с детства, Но повторяет их в лета иные, А потому понятья головные Не впрок уму, и труд образованья Для человека хуже, чем незнанье, Когда он видит, что не в колыбели, А в школе дураки понаторели, Где аффектация и буквоедство — Учености сомнительные средства, Где учат поэтическому пылу Детей, когда он взрослым не под силу, И формы мозга не готовы к знаньям, Убитые двусмысленным стараньем Исправить вавилонское проклятье И языкам умершим дать занятье, Чтоб, проклятые некогда в день Судный, Они сушили мозг работой нудной, А так как занесло их к нам с Востока, Они во мненье ставятся высоко, Хоть и в арабском залетев обличье Крючков и палочек, как знаки птичьи; И этот труд без пользы и без толка — Потеря сил и времени, и только, Как скупка экзотических сокровищ, Тогда как тот, кто обладал всего лишь Своим добром, надежней обеспечен, Так и они с их бравым красноречьем; Недаром, цель выхватывая разом, Стрелок следит одним, но метким глазом, А кто зараз на многое нацелен, Тот ни в одном, пожалуй, не уверен, Поскольку не безмерна трата сил: Что взял в одном, в противном упустил. Древнесирийский и древнееврейский Отбрасывают разум европейский, И мозг, который принял ум чужой, Вслед за рукой становится левшой, Однако тот, кто ищет мысль впотьмах, Не находя во многих языках, Сойдет скорей за умного, чем тот, Кто на своем найдет и изречет. Вот каково искусство обученья, Все эти школы, моды, увлеченья В умы внедряют с помощью узды, Как навык в школах верховой езды; Так взваливали римские рабы Грехи чужие на свои горбы. Когда искусство не имело цели, Кроме игры, и греки не имели Других имен для сцены или школы, Как школа или сцена, их глаголы «Быть праздным» и «раскидывать умом» По первосмыслу были об одном, Поскольку нет для здравого рассудка Защиты большей, чем игра и шутка, Возможность фантазировать свободно И пробуждать, не столь уж сумасбродно, Игру ума, уставшего от нудной Обыденности и заботы будней, Где, кто не черпает непринужденно Его богатств, живет непробужденно И если хочет преуспеть в ином Умении, поступится умом, Как те плоды учености, в угоду Муштре, недоброй делают природу И величайшие ее стремленья Свободного лишают проявленья И развернуться дару не дают, Толкая на рутину и на труд; А кто меж тем с живым воображеньем,— Те на ученье смотрят с отвращеньем И замки их воздушные нестойки По недостатку знаний о постройке. Но где даров счастливо совпаденье, Включая прилежанье и сужденье, Они стремятся превзойти друг друга, И ни труда при этом, ни досуга, В то время как ученые профаны От сверхусердья рушат все их планы: Те, чье познанье общества в границах И компаса ручного уместится, Туда, однако, простирают руки, Куда нет доступа любой науке. Пока к врагу не подойдут солдаты, Они разумно берегут заряды; Философы же простирают знанья На вещи явно вне их досяганья И помышляют в слепоте надменной Лишить природу тайны сокровенной И вторгнуться вульгарно в те владенья, Куда вторгаться нету позволенья; И все их знанья — ложь или рутина Ввиду того, что нету карантина, В итоге мир тем дальше был отброшен, Чем больше узнавал, что знать не должен.