— Камердинер графа сейчас только принёс его.
Граф бросил быстрый взгляд на конверт: на нём синими чернилами было начертано: Maison de S. M. I'Impératrice, Service du premier Chambellan[8].
— Есть у вас, Грабенов, несколько свободных минут? — спросил он.
— О да, есть! — отвечал тот.
— Я отослал свой экипаж: не довезёте ли вы меня до моего жилища на Шоссе д'Антен? Это в нескольких шагах отсюда.
— Я в вашем полном распоряжении, граф.
Они сошли с лестницы, по знаку швейцара подъехало красивое купе Грабенова; оба сели в экипаж.
Через несколько минут граф Риверо простился с молодым человеком у своего дома на Шоссе д'Антен.
Грабенов сказал кучеру номер дома на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, и лёгкий экипаж, промчавшись рысью по бульварам, остановился перед большим домом на упомянутой выше улице. Молодой человек вышел из купе, приказал кучеру ждать и стал подниматься по довольно узкой, но чистой лестнице.
Передняя первого этажа оканчивалась большой стеной с матовыми непрозрачными стёклами; тут имелись две двери, и у каждой из них по стеклянной ручке к звонку.
Под одной из этих ручек находилась фарфоровая дощечка с простой чёрной надписью: «Mr. Romano». У другого звонка не было никакой дощечки.
Молодой человек позвонил у второй двери.
Старая служанка, горничная и экономка в одном лице, отворила дверь. Фон Грабенов вошёл в маленькую переднюю.
— Мадемуазель Джулия дома? — спросил он и, не дожидаясь ответа дружески кланявшейся старухи, быстро подошёл к двери, располагавшейся слева от входа, отворил её и вступил в светлый, небольшой салон, убранный со всем восхитительным комфортом, какой умеют придать французы интерьеру своего жилища.
В глубоком кресле, обитом светло-голубой шёлковой материей и окружённом, почти скрытом, группой большелистных растений, роз и гелиотропов, сидела молодая девушка в простом домашнем наряде серого цвета.
Её классически прекрасные черты, дышавшие первою молодостью, отличались обольстительной смуглостью итальянки; блестящая, чёрная как смоль коса была уложена вокруг головы, без всякого следа тех чудовищных причёсок, которые стали распространяться в то время. Большие миндалевидные глаза задумчиво смотрели вверх; красивые руки покоились на книге, лежавшей на коленях, — погрузившись в собственные мысли, девушка забыла о чтении.
Грустны и печальны, вероятно, были эти мысли, потому что свежие розовые губы передёргивались, на длинных ресницах застыла слеза.
При входе молодого человека в её взгляде блеснул луч; она повернулась к двери, и радостная улыбка мелькнула на устах, но не сумела, однако, разгладить скорбную морщинку, залёгшую вокруг рта.
Фон Грабенов подбежал к молодой девушке.
— Я не могу долго пробыть без моей Джулии! — воскликнул он, с восхищением глядя на девушку, которую поцеловал в лоб. — Я бросил приятелей, чтобы поспешить сюда.
Он придвинул стул, сел и с любовью стал смотреть ей в глаза, прижимая её руку к своему сердцу.
Задумчивым взглядом следила она за всеми его движениями и тихо проговорила:
— Как хорошо мне, когда ты здесь… Когда я вижу твои чистые, ясные глаза, мне кажется, что передо мной дивное голубое небо моего отечества, улыбавшееся мне только в детстве и которое, однако, я люблю и к которому стремлюсь всем сердцем.
— Ты грустна? — спросил он, целуя её руку. — Посмотри, как идёт к твоим чёрным волосам эта нависшая роза — она так и просится украсить тебя.
Он протянул руку к бутону, касавшемуся тёмной косы девушки.
— Не тронь цветка, — сказала она печально, — зачем отнимать у него и без того непродолжительную жизнь? Для меня цветы не могут больше служить украшением, — прибавила Джулия тихо, поднимая руку.
Но молодой человек уже встал и готовился сорвать полураспустившуюся розу. Вдруг он отдёрнул руку с тихим невольным криком боли; роза упала на колени молодой девушки.
— Non son rose senza spine![9] — промолвила она с улыбкой, но грустным голосом, подняв цветок и задумчиво рассматривая его.
— Но ты, моя милая, роза без шипов! — сказал молодой человек. Он приколол бутон к блестящей чёрной косе и радостно посмотрел на свою милую.
Та глубоко вздохнула.
— О! — сказала она грустно. — Как остры и колючи шипы в моём сердце, которое цветёт для тебя; но шипы эти не выходят наружу, как у цветущей розы, а с болью вонзаются глубоко в мою грудь!
— И как зовётся злой шип, мучающий тебя даже в моём присутствии? — спросил Грабенов с оттенком упрёка.
Молодая девушка встала, заглянула своими глубокими чёрными глазами в его открытые, чистые очи и медленно, серьёзно сказала: