— Но такое сообщение о деле, которое составляет французскую государственную тайну, — промолвила императрица нерешительно, — не может исходить отсюда.
— Ваше величество может не беспокоиться, — отвечал Риверо с едва заметной усмешкой. — Скромность французского кабинета не подвергнется никакому нареканию. — Итак, вы разделяете моё мнение, что люксембургские переговоры опасны и что, в интересах самой Франции, нужно прекратить их и не доводить дела до крайности?
Императрица с минуту посмотрела пристально на графа, который ожидал её ответа.
— Мне кажется, — сказала она наконец, — что я не могу не согласиться с вами.
— Этого довольно, — отвечал граф. — Действовать предоставьте мне.
— Что же вы предпримете? — осведомилась Евгения с некоторым испугом и опасением.
— Государыня, — сказал граф с поклоном, — солнце ниспосылает свет и теплоту и будит дремлющий зародыш в земле, но не спрашивает, как он образует в таинственной работе ствол, листья и цветы.
Императрица кивнула головой, обворожительно улыбнувшись. Потом встала.
— Дерево, вырастающее из ваших сердца и головы, граф, — сказала она, — может принести только добрые плоды священному для нас обоих делу. Я очень рада познакомиться с вами и надеюсь продолжать знакомство. Мне всегда будет приятно видеть вас у себя в мои понедельники, но если появится надобность сообщить мне что-нибудь в другой день, то я с удовольствием приму вас — ведь мы союзники.
И государыня протянула ему руку.
Граф наклонился и почтительно припал к ней.
— Ваше величество всегда увидит меня, когда нужно будет сообщить хорошую новость или предотвратить зло.
Риверо быстро и уверенно подошёл к двери, поклонился ещё раз и вышел из салона.
— Замечательный и необыкновенный человек, — проговорила императрица, задумчиво смотря ему вслед. — Аббат Бонапарте прав, этот граф твёрдый и гибкий, как толедский клинок. Но сохранить вечный мир с Германией, которая хочет вытеснить и унизить нас? Нет! — воскликнула она громко, притопнув по мягкому ковру. — Нет, в этом ему меня не убедить! Но, как бы то ни было, надо устранить люксембургский вопрос. Я не хочу, чтобы он увенчался успехом и мы удовольствовались этим скудным вознаграждением, не хочу также и того, чтобы он привёл к войне, ибо граф может оказаться прав, а если мы будем побеждены, — прошептала Евгений, в задумчивости опустив голову, — тогда настанет конец…
И несколько минут она стояла неподвижно.
Потом позвонила.
— Герцога Таше де ла Пажери! — последовало её распоряжение вошедшему камердинеру.
Глава четвёртая
Граф Риверо спустился по большой лестнице и вышел из обтянутого белой и синей материей с золочёными копьями подъезда. По знаку стоявшего там императорского лакея подъехал экипаж графа, простое купе, запряжённое двумя безукоризненными лошадями; лакей в тёмно-синей ливрее с тонкими золотыми шнурами открыл дверцу и накинул на плечи своего господина плащ, лежавший в экипаже.
— К маркизе Палланцони! — крикнул граф, садясь, и карета быстро покатила: оставила двор Тюильри, проехала по улице Риволи, площади Согласия, улице Руаяль, повернула у бульвара Мадлен налево, к церкви Святого Августина, и достигла большой площади, которая находится у этой новой и красивой церкви, в начале бульвара Мальзерб.
Здесь карета остановилась у большого красивого дома; граф вышел из экипажа и лёгкими шагами поднялся по широкой лестнице, устланной ковром.
У высокой стеклянной двери первого этажа он позвонил, и ему открыли почти сразу.
— Маркиза у себя? — спросил граф лакея в светло-синей с серебром ливрее.
— Маркиза в своём будуаре, — отвечал тот. — Она никого не велела принимать, но графа, конечно, примет. Я доложу о вас камеристке.
И с той почтительной услужливостью, какую оказывает друзьям и близким дома прислуга, тонко понимающая отношения своих господ, лакей открыл дверь, и граф вошёл в богатый, но просто и с большим вкусом убранный салон, наполненный благоуханьем множества цветов, которыми были украшены две большие жардиньерки, стоявшие у окон.
Риверо медленно ходил по этому салону, уткнув в пол задумчивый взгляд.
— Императрица помышляет о мщении, — говорил он сам себе, — хочет уничтожить возникающую Германию… Думает принести тем пользу церкви. Ошибается… надобно разрушить её замыслы! В настоящее время она должна помочь мне устранить люксембургский вопрос, но за ней следует наблюдать — она станет поддерживать в императоре мысли о решительной войне с Германией, а влияние её велико.