Потом позвонила.
Вошёл камердинер.
— Поезжайте в Гаагу с первым поездом.
— Слушаю.
— Это письмо отдайте лично в руки.
Камердинер молча взял письмо, поклонился и вышел из салона.
— Дай бог, чтобы не было поздно! — прошептала мадам Мюзар и направилась в гардеробную, чтобы переменить туалет для прогулки в Булонском лесу.
Глава пятая
Утром 27 марта граф Бисмарк сидел у письменного стола в своём рабочем кабинете. Пред ним лежала пачка депеш, которые он отчасти пробегал глазами и откладывал, отчасти прочитывал внимательно, устремляя по временам задумчивый взгляд в пространство.
— Всемирная выставка… уверения в дружеском расположении императора и его правительства… громкие слова о положении дел на востоке, косвенное предостережение против России, — проговорил он недовольным тоном, бросая на стол прочитанную им бумагу. — Вот всё, что мы получаем из Парижа! Грустно в самом деле, — продолжал он со вздохом, — что нельзя везде слышать собственными ушами и видеть собственными глазами! Я твёрдо убеждён, что в Париже найдутся иные, более серьёзные, сведения — что-то там происходит. В минувшем году Наполеон не достиг всего, к чему стремился до того, как произошла неожиданная катастрофа. Он плохо перетасовал колоду!
Граф улыбнулся.
— Он, конечно, не забыл этого — не такой это человек, чтобы счесть игру проигранной. У него на уме есть что-то, дабы поправить понесённый моральный урон и восстановить, хотя бы наружно, своё величие. А Мутье… говорят, его потому назначили министром, что он хорошо знает восточные дела. Пустяки — важного на Востоке ничего нет… Показывают России красивый мираж, только и всего — такую же игру вёл Наполеон I против Александра I. Там затевается кое-что другое, — промолвил граф, подумав. — Это сближение, уверение в дружбе, начертание союза — всё это имеет свою цель, которая обнаружится в один прекрасный день, сразу и неожиданно… Следовало бы узнать всё это там и уведомить меня. Правда, — прибавил он, пожимая плечами, — если глаза постоянно устремлены сюда…
Бисмарк распрямил спину и глубоко вздохнул, закрыв глаза.
— О, как трудно сохранить мужество и непоколебимость при достижении предстоящей великой цели, которая, развиваясь пред моими внутренними очами, постепенно принимает более ясные линии, более явные очертания, но которой я не смею обозначить вслух и должен хранить в сердце, если только желаю достигнуть её! Они праздновали победу, — продолжал он, — а между тем делали всё, чтобы преградить к ней путь. И едва одержана победа, как они уже снова начинают ставить в парламенте одну препону за другой: забаллотируют устройство верхней палаты северогерманского союза, трёхлетнюю военную службу, конституцию. Этот прежний circulus vitiosus[16] бесплодной и тягостной борьбы партий снова начинает соединять печальный конец с грустным началом.
Граф на минуту поник головой. Глубокая грусть отразилась на его лице.
— Однако, — заговорил он, глядя перед собой гордым и смелым взглядом, — я буду малодушен и неблагодарен к Провидению, если уступлю теперь, когда уже прошёл большую часть пути. Германия не достигла бы настоящего положения, если бы Богу не были угодны мои труды. Итак, с Богом, вперёд! И пусть даже иная рука закончит начатое мной дело и поставит прекрасную, благородную Германию, вооружённую прусским мечом, во главе европейских народов, я не стану роптать, потому что уже теперь могу с благодарностью сказать: я не напрасно жил и трудился!
И, откинувшись на спинку кресла, он с удивительно мягким, почти умильным выражением обратил к небу обычно столь холодный, проницательный, острый взгляд.
В дверь постучали.
По знаку министра камердинер впустил легационсрата[17] фон Кейделя с бумагою в руках.
— Добрый день, дорогой Кейдель! — сказал граф Бисмарк, подавая руку. — Я сейчас с грустью и прискорбием размышлял о непрерывной борьбе, которую в одиночку должен вести против заклятых врагов и неразумных друзей, ради глубоко скрытой в моём сердце цели. Я был несправедлив, — продолжал он задушевным тоном и с приветливой улыбкой, — я забыл о верном, неутомимом и негласном товарище в моих трудах.
Глубокое чувство выразилось в благородных, резких чертах Кейделя, который, устремив спокойно тёмные глаза на первого министра, сказал:
— Ваше сиятельство неизменно может быть уверено в том, что моё сердце всегда будет верно хранить ваши тайны и что я никогда не устану бороться за великую цель, к которой вы нас ведёте. Быть может, уже близка новая фаза этой борьбы, требующая напряжения всех наших сил, — прибавил чиновник, посмотрев на бумагу, которую держал в руках.