— Дайте же вашему искреннему почитателю свободу оппозиции, так как иностранная политика, в которой вы всегда можете рассчитывать на меня, нечего не делает.
— Ничего не делает? — спросил граф с удивлением. — Иностранная политика ничего не делает? Мне кажется, она напряжённо работает!
Изумлённый Ласкер воззрился на графа Бисмарка.
Тот молчал.
— Дорогой доктор, — сказал граф наконец, — кажется, иностранная политика достигла такого пункта, который сильно заботит меня.
— Не знаю, — отозвался Ласкер, — не будет ли нескромностью с моей стороны спросить ваше сиятельство, что именно причиняет вам заботу среди видимого глубокого спокойствия?
— Почему же нет? Видите ли, голландский король хочет продать Люксембург императору Наполеону.
Ласкер едва не подпрыгнул.
— И вы потерпите это? — вскричал он, сверкнув взглядом. — Люксембург — немецкая область! Уступить Франции немецкую страну?!
— Я в странном положении, — сказал граф Бисмарк, пожимая плечами и пристально смотря на взволнованное лицо депутата, — Германский Союз, как вам известно, прекратил существование, вследствие чего вопрос несколько запутался, с точки зрения государственного права…
— Тут не государственное право! — возразил Ласкер, дрожа от негодования. — Это вопрос национального права, национальной чести Германии.
— Чтобы он стал таковым, — заметил граф Бисмарк, — должна высказаться нация.
— И если она выскажется, — продолжал Ласкер, — то ваше сиятельство…
— Если выскажется нация, — подхватил министр твёрдым голосом, — я буду исполнителем её вердикта, и горе тому, кто воспротивится воле Германии!
— Могу ли я воспользоваться содержанием нашей беседы? — спросил Ласкер.
— Почему же нет? — отвечал граф.
— Первого апреля — день вашего рожденья, — сказал Ласкер, поднимая руку, — и в подарок вы получите единодушное выражение национальной воли.
— Я окажусь достойным такого подарка, — промолвил граф Бисмарк.
И, дружески простившись, направился к группе дипломатов, обмениваясь с каждым несколькими словами.
Доктор Ласкер пошёл по салону, отводя в сторону то здесь, то там своего знакомого и с жаром обсуждая с ним новость.
Вскоре во всём салоне стало заметно черезвычайное волнение.
Образовавшиеся группы вели оживлённый разговор; ведущие члены партий были окружены своими товарищами; на всех лицах выражалось недоумение и беспокойство.
Вскоре волнение передалось дипломатам — они толпились около графа Биландта, который в нескольких словах подтвердил известие, обежавшее потом, как молния, весь салон. Представители крупнейших держав подошли к первому министру и он спокойно отвечал на их вопросы.
Из одной группы, образовавшейся около Ласкера, выступил фон Беннигсен и подошёл к союзному канцлеру.
Зоркий взгляд графа Бисмарка следил за каждым оттенком возникшего в салоне волнения; заметив приближенье Беннигсена, граф пошёл ему навстречу.
— Прошу извинить, ваше сиятельство, — сказал депутат слегка дрожащим голосом, — что осмеливаюсь беспокоить вас. — Но разнёсшийся здесь слух…
— О продаже Люксембурга? — заметил Бисмарк.
— Стало быть, эта позорная история имеет место быть? — спросил фон Беннигсен.
— Кажется, так, — отвечал граф спокойно, — я ещё не вполне выяснил.
— Но нация… рейхстаг не может, не должен молчать! — вскричал фон Беннигсен. — Имеет ваше сиятельство что-нибудь против запроса в рейхстаге?
— Ничего! — возразил граф Бисмарк. — Чем больше света, тем лучше. Разумеется, на такой запрос я могу ответить только то, что знаю.
— Но рейхстаг должен ясно выразить свою точку зрения, свою волю! — заявил фон Беннигсен.
— И эта воля будет моим руководителем! — отвечал граф.
Фон Беннигсен поклонился, и вскоре предводители партий оставили салон.
— Кажется, дорогой генерал, — сказал граф Врангель, подходя к первому министру, — писаки принимаются за дело…
— Кирасир на своём посту, ваше сиятельство, — отвечал граф Бисмарк твёрдо, — и в случае нужды обнажит палаш.
Спокойно и молча, с равнодушным, улыбающимся лицом следил Бенедетти за волненьем в салоне.
— Он ужасный противник! — прошептал посол и стремительно прошёл к выходной двери.
Залы пустели всё более и более.
Граф Бисмарк подошёл к фон Кейделю.
— Велите напечатать завтра во всех газетах заметку о люксембургском вопросе. Простую, только излагающую факты, без всяких рассуждений. Самую миролюбивую и нисколько не вызывающую.