С невыразимой грацией сидела головка императрицы на длинной, красивой шее; большие глаза неопределённого цвета, хотя и не светившиеся глубоким умом, но выражавшие сильную впечатлительность, оживляли её правильные, словно из мрамора, изваянные черты.
На императрице было тёмное шёлковое платье, густые, широкие складки которого ложились, сообразно моде, на пышный tulle d’illusion[5], который в низших слоях общества заменялся отвратительным и безвкусным кринолином; единственным убором служила брошь из большого изумруда, осыпанного жемчугом.
Заметив, что в комнате никого нет, она удивлённо заозиралась, ища глазами императора.
Когда её взгляд упал на тёмную портьеру, закрывавшую ход в кабинет Пьетри, на её лице отразилось понимание; подойдя к столу, Евгения медленно опустилась в кресло, которое недавно оставил император.
Её взгляд бродил по столу, как бы отыскивая, чем заняться в ожидании супруга.
Заметив оставленное Наполеоном письмо, императрица с лёгким неудовольствием посмотрела на него. Она протянула руку и, взяв письмо кончиками тонких розовых пальцев, начала его читать.
— Какие уверения в дружбе! — вскричала она с едва заметной иронией.
Но вдруг глаза её расширились, в лице явилось выражение напряжённого внимания. Евгения быстро прочла письмо до конца, бросила на стол и, встав, стала ходить по комнате быстрыми шагами.
— Стало быть, дело начато! — воскликнула она, остановившись и вцепившись пальцами в спинку кресла. — Я опасалась, что ум императора не освободится от мысли заключить мир с Германией, этим плодом прусского честолюбия, и откажется от мщения. Это скудное вознаграждение, это ничтожное великое герцогство Люксембург, не должно подкупить Францию, побудив её смотреть спокойно на расширение Германии, на усиление Италии, к вреду и гибели церкви!
Евгения сделала ещё несколько шагов.
— Если осуществится эта комбинация, то будущее грозит нам гибелью, — был её вердикт. — Этому не бывать: мы должны ждать и укрепляться, чтобы потом выступить со всеми силами Франции и достигнуть большего, чем Люксембург.
Потом взмахнула рукой.
— Но как расстроить то, что уже, по-видимому, сделано? — прошептала императрица, опустив голову.
Послышался шум, у портьеры стоял Наполеон.
Евгения живо повернула голову и улыбнулась супругу.
Император быстро подошёл к ней, его лицо светилось радостью.
Жена протянула ему руку, которую Наполеон с юношеским изяществом поцеловал.
— Вы долго ждали? — спросил он.
— Одну минуту, — отвечала императрица. — Я зашла за вами, чтобы идти к Луи. Конно сказал мне, что малютку надо поскорее перевести в Сен-Клу.
— Да, — подтвердил император. — Для полного выздоровления сыну необходимы свежий воздух и спокойствие. Того и другого нет здесь, тем более что вскоре откроется выставка и займёт всё наше время… Приедут почти все монархи…
— Следовательно, на европейском горизонте нет ни одного облачка? — спросила императрица, улыбаясь.
— Как нет его на прекрасном челе моей супруги, молодеющей с каждым днём, — ответил император и позвонил.
— Позовите адмиральшу Брюа! — приказал он камердинеру.
— Адмиральша ожидает в приёмной, — сообщил тот.
— Пойдёмте к нашему Луи, — сказал Наполеон, подавая супруге руку.
Дверь отворилась, император ласковой улыбкой приветствовал подошедшую воспитательницу своих детей, вдову адмирала Брюа.
Дама пошла вперёд, венценосная чета, весело болтая, отправилась за нею во внутренние комнаты.
Глава вторая
Одним солнечным мартовским днём, около двенадцати, к большому отелю на Итальянском бульваре, где размещались «Гранд Кафе» и знаменитый Жокей-клуб, подкатило синее купе, отличавшееся тем простым изяществом, которое можно встретить только в Париже и единственно у членов названного выше клуба, поставившего спорт на недостижимую высоту совершенства. На дверцах экипажа стоял вензель под красной короной; повинуясь кучеру, одетому в безупречную тёмно-синюю ливрею, красивая лошадь остановилась перед большой парадной дверью, слегка покачивая головой и испуская из ноздрей горячий пар, облачками разлетавшийся в прозрачном мартовском воздухе.
Из экипажа вышел высокий, стройный мужчина в изящном чёрном костюме; большие тёмные глаза имели выражение спокойное, но печальное, благородное, с тонкими линиями, лицо отличала матовая бледность, с которой контрастировали чёрные усики. Голову брюнета покрывала надвинутая на лоб грациозная шляпа «Пино и Амур» с низкой тульёй; затянутой в тёмно-серую перчатку рукой он прижимал к губам батистовый платок, предохраняя себя от весенней сырости.
5
Разновидность тюля, прозрачной, гладкой или узорчатой материи, по своему строению средней между тканью и плетёным изделием.