Европейские поэты Возрождения

«Вот как? Вы, воины, вы, христиане!
Ужель вам мало вида смертных мук?
Я вашим был врагом на поле брани
И смерть готов принять из ваших рук,
Но отдан я в час тяжких испытаний
На произвол последнего из слуг!
Подвергнув храброго бойца бесчестью,
Вы сделали возмездье подлой местью.

Ужели жалкой жертвой палача
Я, доблестный военачальник, стану?
Ужели не найдется здесь меча,
Чтоб подарить смертельную мне рану?
Иль, воинов моих рубя сплеча,
Вы не мечтали Кауполикану
Нанесть удар? Да не отдаст судьба
Меня во власть презренного раба!»

Тут палача он пнул ногою, даром
Что был в цепях. Издав свирепый вой,
Тот, сваленный неистовым ударом,
С помоста грянулся вниз головой.
Но, гнев излив в порыве этом яром,
Арауканец овладел собой
И не сопротивлялся грубой силе,
Когда палач с подмогой подступили.

В него вонзился заостренный кол
И, постепенно погружаясь в тело,
Утробу всю страдальцу пропорол.
Ужаснее никто не знал удела.
Но вождь индейский бровью не повел,
Суровое чело окаменело:
Не на колу сидел, казалось, он, —
Вкушал на ложе безмятежный сон.

Для завершенья казни всенародной
Шесть лучников, расставленных вокруг,
Тут начали стрелять поочередно.
Но хоть убийство для их сильных рук
Давно работой стало обиходной,
Им не хотел повиноваться лук:
Знать, дело это было не простое —
Прославленного умертвить героя.

Его страданий сократила срок
Судьба, столь беспощадная доселе:
Хоть целил мимо не один стрелок,
Хоть стрелы неуверенно летели,
Спрямлял их путь своей десницей рок,
И ни одна не миновала цели.
Понадобилась все же сотня стрел,
Чтоб этот дух могучий отлетел.

Я знаю, лег как тягостное бремя
На совесть вам правдивый мой рассказ,
Будь даже вы черствы душой. В то время
Я, выполняя данный мне приказ,[440]
Оружьем усмирял другое племя,
Подъявшее мятеж противу нас.
А не отозван будь я этой смутой,
Свершиться казни не дал бы столь лютой.

Не мертвенно — спокойно недвижим,
С открытыми глазами, величавый,
Казался Кауполикан живым,
Как будто смерти восковой, костлявой,
Застывшей в изумленье перед ним,
Претило с гнусной поспешать расправой.
А дикарей объял священный страх:
Для них он все был вождь, не мертвый прах.

Мгновенно на крылах молвы проворной
Помчалась весть во все концы земли
О смерти столь ужасной и позорной.
И все, кто жил вблизи, кто жил вдали,
В смятенье встретив этот слух упорный,
Взволнованным потоком потекли,
Дабы увериться, что нет обмана, —
Узреть останки Кауполикана.

Густел и ширился поток людской,
Ручьи со всей окрестности вбирая,
И, став необозримою рекой,
Заполнил дол от края и до края.
И всяк старался собственной рукой
Потрогать труп, глазам не доверяя;
Но, и касанием не убежден,
Не мог понять — явь это или сон.