Критерием принадлежности к элитарной части дворянства могло служить любое преимущество, в социальном отношении выделявшее дворянина из общей массы его сословия: богатство, важная должность, видное место в составе магнатской клиентелы и т. д. Все они, впрочем, достаточно часто были связаны между собой и влекли за собой прочие атрибуты социального возвышения (майорат, членство в почетных дворянских корпорациях, более высокие титулы). Понятно, что проблема юридической необеспеченности и возможной утраты дворянского статуса в рамках указанного социального слоя, как правило, не стояла.
Внешним признаком, который фиксировал эту социальную границу, в большинстве стран Европы служил герб. А. П. Черных в своей главе данного коллективного труда справедливо обратил внимание на несомненную важность этого показателя, который на практике мог заменяться или дополняться генеалогическим контролем, турнирными уставами, регламентацией одежды и т. д.
Низшие слои дворянства, не имея реальной возможности пересечь заветную границу, в ряде случаев пытались закрыть на нее глаза и яростно боролись за формальное равенство с князьями и магнатами. Такую борьбу вели венгерские дворяне, имперские рыцари в Германии, но прежде всего — польские шляхтичи с их идеологией сарматизма.
Важной привилегией, которая позволяла и самому последнему члену сословия продемонстрировать свое теоретическое равенство с любым аристократом, было право вызвать обидчика на дуэль, и, видимо, не случайно именно XVI–XVII вв. ознаменовались широким распространением поединков между дворянами. Однако формальное равенство, даже если его удавалось добиться, реально сочеталось с внутрисословной иерархией.
Вернемся к характеристике того слоя, который находился между указанными социальными границами. Юридически это дворяне (хотя в ряде случаев не будет преувеличением сказать: пока еще дворяне), но земельную основу своего статуса они подчас уже утратили, материальный достаток их весьма ограничен, так что верхушка податного сословия нередко богаче, своими сословными привилегиями они пользуются в ограниченном объеме и к тому же часто сталкиваются с их нарушением. Вынужденные миграции таких дворян реально грозят им утратой своего статуса. От местного управления их постоянно оттирают, должности в центральном аппарате тем более не для них. Они стоят на последних ступенях дворянской иерархии и спускаются все ниже, пока наконец юридически не утрачивают дворянство. В свою очередь, аноблированные простолюдины, если они достаточно богаты, не задерживаются в этой ненадежной зоне и пересекают также и верхнюю из двух границ, приобретая попутно все необходимые характеристики социальной элиты.
Таким образом, если возникновение все новых крупных состояний предпринимателей из податного сословия и в то же время обеднение значительной части дворянства постоянно поддерживали несоответствие между богатством и привилегированным статусом, то разнонаправленная социальная мобильность существенно ограничивала масштабы этого несоответствия.
Указанный буферный слой мог быть более или менее многочисленным, но в любом случае достаточно заметным (ибо дворянское сословие всюду структурировалось в пропорциях пирамиды). А поскольку удельный вес высшей аристократии и средних слоев дворянства всюду был величиной относительно постоянной, именно промежуточный слой включал в себя «избыточное» дворянство в тех странах, где удельный вес привилегированного сословия был повышенным (Испания, Польша, Венгрия).
Конечно, трудности низших слоев дворянского сословия не следует абсолютизировать. Свои шансы — в армиях, в колониях, в магнатских клиентелах и т. д. — были и у них, вопрос же о том, как эти шансы использовались, исследован явно недостаточно. Во всяком случае, на военной службе за пределами отечества дворяне не так уж редко могли сделать карьеру и повысить свой социальный статус. Так, многие иностранцы на русской военной службе в XVII в., оставив дома разоренные владения, а то и вовсе ничего не имея, в России получали за службу не жалованье, на которое они, как правило, только и могли рассчитывать в других странах, а земельные владения, позволявшие им вливаться в достаточно влиятельные сословные группы российского дворянства.
Несмотря на многочисленные общие черты, объединявшие все социальные группы внутри дворянства любой европейской страны, говорить о единстве сословия в каждом случае можно лишь с большими или меньшими оговорками. Экономическое положение, объем привилегий, политическое влияние, занятия, образ жизни низшего дворянства достаточно резко отделяли его от аристократии. В Венгрии аристократия и остальная часть дворянства оформились даже как два разных сословия. Но и всюду в Европе различия между двумя этими во всех отношениях неравными частями сословия, на наш взгляд, по меньшей мере уравновешивали общие черты. Поэтому исследование дворянства неизменно нуждается в предельно дифференцированном подходе, и разговор о дворянстве вообще не так уж часто оказывается продуктивным. В полной мере это относится и к идеям «кризиса» или «упадка» дворянства в XVI–XVII вв., ставшим столь популярными среди историков разных стран после появления знаменитого труда Л. Стоуна о кризисе английской аристократии. Более детальный анализ всюду показывает значительные региональные особенности и подъем и процветание одних страт дворянства наряду с упадком других.