— Дрожи, европейская земля! Похорони под собой захватчика! Дуй, ветер…
Верхушки деревьев покачнулись от тяжелого вздоха.
— Я делаю все, что в моих силах, — прошептал ветер. — Я дую так сильно, что у меня посинело лицо. Дай мне еще зиму… Чтобы все прошло успешно, мне нужен мой друг снег!
— Вперед, леса Европы! — взмолилось эхо. — Вперед, на врага, вперед!
— Это будет непросто! — заревели леса. — Ведь наши деревья просят, чтобы им оказали честь, повесив на каждой их ветке по немецкому солдату!
Немного запыхавшись, эхо засопело. Дедушка воспользовался этим и вставил словцо.
— Не слушай, что оно говорит, Сопляк! — приказал он. — Заткни уши. Мы, холмы, позволяем людям самим улаживать свои распри. Проверим лучше, выучил ли ты урок… Начнем с живых языков. Знаешь ли ты урок английского?
— Еще бы! — сказал Сопляк и, не заставляя себя долго упрашивать, начал: We shall fight on the seas and oceans, we shall fight with growing confidence and growing strength in the air…[22]
— Чего-чего? — пролепетал Дедушка, полуживой от страха.
Ему ответило несколько спящих лягушек, подумавших, что он обращается к ним.
— We shall defend our Island, whatever the cost may be, — продолжал Сопляк. — We shall fight on the beaches, we shall… we shall…[23] Гм?
— We shall fight in the fields![24] — горделиво подсказали поля.
— We shall fight in the fields and in the streets, we shall fight in the hills…[25]
— In the hills![26] — почтительно подсказали холмы.
— We shall never surrender.[27]
Наступила короткая пауза. Затем европейское эхо зарыдало — только европейское эхо умеет так горько рыдать — и запело великую песню:
Добранский закончил читать. Закрыл тетрадь и спрятал ее под гимнастерку.
Все зааплодировали, но один партизан сказал голосом, в котором под сдержанностью и иронией плохо скрывались горечь и гнев:
— Люди рассказывают друг другу красивые истории, а потом погибают за них — они полагают, что тем самым претворяют свою мечту в жизнь. Свобода, равенство, братство… честь быть человеком. Мы здесь в лесу тоже погибаем за бабушкину сказочку.
— Когда-нибудь европейские школьники будут учить эту сказку наизусть! — убежденно сказал Тадек Хмура.
14
Поздно ночью Янек отправился в обратный путь. Его провожал Добранский. В лесу шумел ветер, ветви деревьев пели. Янек мечтательно слушал эти шорохи; они могли поведать о чем угодно. Достаточно было воображения. Стоял сильный трескучий мороз — мороз первых дней зимы.
— Снегом пахнет, — сказал Янек.
— Вполне возможно. Ты не скучал?
— Нет.
Какое-то время Добранский шел молча.
— Я надеюсь закончить свою книгу до того, как меня убьют.
— Наверное, трудно писать.
— Сейчас все трудно. Но это не так трудно, как оставаться в живых, продолжать верить…
— О чем она?
— О людях, которые страдают, борются и сходятся друг с другом…
— И о немцах?
Добранский не ответил.
— Почему немцы так поступают?
— От отчаяния. Ты слышал, что сегодня сказал Пех? Люди рассказывают друг другу красивые истории, а потом погибают за них, полагая, что тем самым претворяют свою мечту в жизнь… Он тоже близок к отчаянию. На свете есть одни только немцы. Испокон веку они рыщут повсюду… Если подходят близко, если проникают в тебя, ты становишься немцем… даже если ты польский патриот. Главное — знать, немец человек или нет… бывает ли он хоть иногда немцем. Об этом я пытаюсь рассказать в своей книге. Ты не спросил меня, как она называется.
— Как?
— «Европейское воспитание». Это название подсказал мне Тадек Хмура. Правда, он придает ему иронический смысл. По его мнению, европейское воспитание — это бомбы, кровавая бойня, расстрелянные заложники, люди, вынужденные жить в норах, как дикие звери… Но я принимаю этот вызов. Пусть мне сколько угодно говорят о свободе, достоинстве, чести быть человеком — все это, в конечном счете, бабушкины сказки, за которые погибают люди. На самом деле существуют такие моменты в истории, один из которых мы сейчас переживаем, когда все то, что не дает человеку отчаяться, все то, что помогает ему верить и жить дальше, нуждается в укрытии, в убежище. Этим убежищем иногда становится песня, стихотворение, музыка или книга. Мне хотелось бы, чтобы моя книга стала таким убежищем, чтобы, открыв ее после войны, когда все кончится, люди нашли в ней нетронутым свое добро, чтобы они узнали, что нас можно было заставить жить, как зверей, но нельзя было довести до отчаяния. Не существует искусства отчаиваться, отчаяние — лишь недостаток таланта.
22
Мы будем сражаться на морях и океанах, с растущей уверенностью и растущей силой мы будем сражаться в воздухе…
23
Мы будем защищать наш Остров, чего бы нам это ни стоило. Мы будем сражаться на берегу, мы будем…
25
Мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах…