– Lchou nraouno ladonainorio itsour echeinoul! - рыдал Сема. - Chma izrael adonai… Кто-нибудь остался снаружи, на карауле?
– Цимес, - быстро сказал один из верующих, вперив глаза в Писание и ударяя себя в грудь. - Цимес остался… Chmaizraeladonaieloheinouadonaiecho!
- Boruch, chein, kweit, malchuze, loeilem, boet… - благоговейно пропел голос Цимеса. - Я здесь, ребе. Я хочу молиться, как все!
– Arboimchonookoutbdoirvooimar! - про-
____________________
1 Еврейская молитва.
бормотал певчий, покачиваясь. - Так кто-нибудь остался снаружи или нет?
– Arboimchonookoutbdoirvooimar! - запричитал Цимес, чтобы не компрометировать себя.
– Adonaiechot! - завыл певчий, целуя кончик талеса и зверски ударяя себя в грудь. - Значит, никто не остался на карауле? Arboimchonookout… Говорю же вам, что это нехорошо; нужно, чтобы кто-то вышел наружу и встал на карауле! Arboimchonookout…
– Вы уже пропели это трижды, ребе! - грубо перебил его молодой Цимес.
– Bdoirvooimar! - закончил Сема. - Не надо мне указывать, что я должен делать!
– Зачем мы пришли сюда - молиться или спорить? - сердито вмешался маленький рыжеватый еврей.
– Не надо мне напоминать, зачем мы сюда пришли! - огрызнулся певчий. - Chiroumladonaichirchadoch!
- Chirou ladonai.
- Oi, chirou ladonai! Пойте, пойте новую песнь пред Господом! Каминский, выйди и встань на карауле.
– Oi, chirouladonai! - тотчас же откликнулся Каминский с горящими от восторга глазами. Это был бородатый еврей-великан, бывший извозчик из Вильно.
– Ladonaichirchodoch! - пробормотал певчий. - Каминский, я что тебе сказал? Я тебе сказал: выйди и встань на карауле!
– La… a… adonaichirchidoch!
- Каминский, я тебе сказал…
– Не приставайте ко мне! - вдруг заревел великан, и его глаза налились кровью. - Когда ко мне пристают, я начинаю сердиться! А когда я сержусь… Chirouladonaichirchodoch!
– Boruch, chein, kweit, malchuse, loeilem, boet! - быстро пропел певчий. - Я буду смеяться, когда нас всех перестреляет патруль!
– Adonaiechot!
- Я буду смеяться, когда нас всех перестреляет патруль, oi, как же я буду смеяться! Chmaizraeladonai!
- Я буду смеяться, когда нас… тьфу! - сердито сплюнул Каминский. - Капелюшник, ты сбиваешь меня! Ты что, не можешь спокойно читать свою молитву?
– Как вы хотите, чтобы я спокойно читал свою молитву, если повсюду рыщут злодеи, готовые перерезать нам горло, а никто не стоит на карауле? Lefneiadonaikivomichpoitgooret! Как же вы хотите?
– Vomichpoitgooretz! Тебе везде злодеи мерещатся! Kivo, kivo, adonaikivo… Встаньте, встаньте пред Господом!
- Adonaikivo; chmaizraeladonai… Что я слышал?
– Ничего ты не слышал, ребе!
– Я что-то слышал. Chmaizraeladonaieloheinou…
- Adonaiechot… Oi… Что это было? Не пугайте меня, ребе… У меня жена на седьмом месяце, беременных нельзя пугать. Molchembooilemboit! Могут быть преждевременные роды.
– Могут быть пр… тьфу, тьфу, тьфу! - снова ошибся Каминский. - Я с вами с ума сойду! Molchembooilemboit!
После моления евреи вышли в ночь и разбрелись по лесу. У выхода Янкель встретился с Каминским.
– Ну что?
– Грузовик каждый день проезжает по дороге вдоль Вилейки. Обслуживает одиночные посты. Я видел боеприпасы, оружие…
– Охрана?
– Обычно три человека, не считая шофера. Один в кабине и двое в кузове… Ни о чем не догадываются.
– Во сколько?
– В четыре грузовик проезжает большую излучину Вилейки: там сильный наклон метров на пятьсот. Самое подходящее место.
Они расстались. Янкель ушел в ночь.
23
– Гм…
Черв окинул свой маленький отряд критическим взглядом.
– Марш!
Тронулись. Они шли гуськом, с Червом во главе. У него была странная манера носить винтовку: ремень через шею, а ружье поперек груди. Он опирался на него обеими руками. Благодаря платку на голове, со спины он был похож на матушку с ребенком на руках. Крыленко шел с трудом, волоча ногу. Его лицо кривилось от боли…
– Ревматизм! - с грустью объяснял он Янеку.
Махорки не было: в Пясках рожала женщина, и уже два дня он бродил вокруг хутора, бормоча молитвы. На поясе у Янкеля висела связка гранат. Станчик спрятал в рукав нож: это было его единственное оружие… Трое братьев Зборовских были экипированы лучше всех: у каждого немецкая винтовка, штык, маузер и полный патронташ. Безоружный пан меценат рысил перед Янеком. В огромной шубе, вечно вонявшей мокрой собакой, у него был нелепый, смешной вид. Он то и дело останавливался и бегал в кусты: у него было расстройство кишечника. Потом догонял их в изнеможении и бормотал извинения. Так он прошел половину пути и в конце концов, измотанный и ноющий, остался где-то в чаще. Янек замыкал колонну. Они прибыли к излучине Вилейки заблаговременно и расположились по обе стороны дороги. Двое старших братьев Зборовских встали на вершине холма, как раз у того места, где водитель грузовика должен был переключить скорость перед спуском. По ту сторону Вилейки садилось солнце, снег был твердым и гладким: под скупыми лучами солнца он превратился в плотную массу. Они ждали больше получаса, лежа на снегу. Чувствуя, как замерзают внутренности, Крыленко вскочил и выругался.
– Лежать! - приказал Черв.
– Хочешь, чтобы я отморозил себе?… - возразил Крыленко.
Черв мигнул глазом.
– Он меня оскорбляет! - возмутился старик.
– Я не нарочно, - сказал Черв. - Это нервный тик. Не кричи.
Они услышали гул мотора. Услышали, как шофер переключил скорость. Из-за поворота появился грузовик и начал взбираться на гору. Это давалось ему с трудом. Наверное, был тяжело гружен. Янек увидел бледное, оглушенное лицо водителя: видимо, устал от холода и шума. Рядом с ним дремал другой немецкий солдат. То был трехтонный, крытый брезентом грузовик. В кузове запел чей-то голос: