Теперь же он ощущал, как скользит в какую-то бездонную пропасть и чувствовал себя таким слабым и беспомощным, что не мог ничего предпринять, кроме как отдаться на волю божию. Сейчас он пытался посмотреть на себя со стороны, чтобы оценить свою жизнь, но не нашел в ней никакого смысла. Была только бесконечная цепь страданий и забот, а ради чего? Он был несчастливым человеком. Почему одни живут хорошо, другие плохо? Теперь все кончилось… И почему бог был немилостив к нему? Этого он не мог понять. «Кончилось… больше уже нечего ждать». В глубине души он прекрасно сознавал, что умирает, но никак не мог смириться с этой мыслью. Это было выше его разумения. Его охватило нечто вроде жалости к самому себе и к дочери, которая оставалась совсем одна на белом свете.
Никола попытался прочитать известную ему с детских лет молитву. Но ему никак не удавалось припомнить ее до конца. И тогда от обиды он заплакал, как ребенок, жгучими, безнадежными слезами.
Ахилл курил; вдыхая табачный дым полной грудью, он потом медленно выдыхал его, с удовольствием пропуская между толстых губ. Он пристально глядел на постель, и порой ему казалось, что американец больше не дышит. Ахилл видел его вытянувшимся, неподвижным, словно труп с заросшими бородой впалыми щеками и восковым лбом.
Ахиллу было не по себе в этой комнате, где витала смерть. Он испытывал какое-то неприятное чувство, но вместе с тем он ощущал и радость. Вот он уцелел, а американец умирает… наверняка умрет… А ведь это могло случиться и с ним. Что бы было, если бы пуля попала в него? Ведь они были вместе… Значит, бог его хранит. Так думал умиротворенный Ахилл, испытывая глубокую душевную благодарность.
Чтобы изменить течение мыслей, Ахилл перешел в другую комнату, но и здесь он не почувствовал себя лучше, видя, как обезьянка Лулу своими живыми, беспокойными глазками следит за всеми его движениями из своего гнезда.
Он вернулся в комнату больного и сел на стул. Ахилл думал: «Что он умрет, это точно… Когда? Через день, через два… Бедный Никола… А кому достанется лодка…» Он, Ахилл, по праву может претендовать на нее. Ведь кто надоумил американца пойти к коменданту порта и попросить лодку? Может, она ему достанется… Разве ее кто-нибудь будет просить обратно… А лодка хорошая… Устойчиво держится на волне.
Стемнело. Эвантия несколько раз прошла взад и вперед по улице, прежде чем решилась войти.
Делиу был один. Он сидел за письменным столом с книгой и словарем. У него была привычка делать выписки, чтобы потом использовать их в любовных письмах. Он был раздражен тем, что жена одного инженера, белокурая, грациозная датчанка, гордая и холодная, оказывает ему сопротивление. Он только что нашел подходящую фразу, которую тут же выписал: «Стыдливость — это выдумка уродливых женщин».
Осторожно, в одних шерстяных носках вошел вестовой Жан.
— Вас желает видеть барышня.
— Кто такая? Ты ее не знаешь?
— Не очень, потому что не видел, чтобы она к нам ходила.
— Пусть войдет.
Делиу поднялся из-за стола. На нем была элегантная шелковая пижама вишневого цвета.
В полутьме прихожей он не сразу узнал девушку, которая не решалась переступить порог. Но только она робко произнесла: «Я пришла, чтобы попросить вас…» — как он радостно воскликнул, перебивая ее:
— О! Эвантия! Дикая газель! Какой сюрприз! Что привело тебя ко мне? Говори, не стесняйся.
Его мужественный голос звучал приятно и завораживающе. Делиу ласково увлек за собой Эвантию в комнату. Теребя в руках кончик носового платка, Эвантия заговорила сдавленным, прерывающимся от волнения голосом:
— Я пришла, чтобы попросить вас сжалиться надо мной и моим отцом, он лежит при смерти… Он не виноват… Это другие взяли его в лодку с собой… а его-то и застрелили. — Слова Эвантии потонули в рыданиях.
Делиу сначала ничего не понял.
Чего она хочет от него? Он на минуту задумался и вдруг его осенило:
— А! Понял. Твой отец замешан в краже зерна в порту. Ну и что я могу сделать в данном случае?
Эвантия старалась припомнить слова, которые ей упорно повторял Ахилл.
— Чтобы комендатура прекратила следствие, — выпалила она и замерла в ожидании.
Делиу, нахмурившись, молча, сделал два шага, глядя в пол. Потом повернулся, покачался на носках, поднял голову и, сощурив глаза, окинул острым взглядом тонкий силуэт, четко выделявшийся на фоне белой стены.
— Посмотрим, что можно сделать, — ответил он холодно и загадочно.
Эвантия не сводила с него глаз, ожидая ответа, вся красная, с пылающими щеками. Она чувствовала, как он ощупывает ее взглядом, как оценивает ее с ног до головы.