Самыми плохими клиентами были румынские офицеры, безденежные скандалисты с огромными претензиями.
Выше всех котировались английские капитаны, платившие шиллингами и фунтами стерлингов и часто бросавшие артисткам золотые. Когда же случалось англичанину напиться мертвецки пьяным, подобную жертву обирали без зазрения совести. На следующий день бедная жертва просыпалась без гроша в кармане. Но никто никогда не возмущался, не протестовал: что поделаешь — уж таковы местные нравы.
Всевозможные иностранцы приходили сюда в сопровождении агентов морских контор, которые ничего не заказывали и лишь старались максимально вздуть счет. Местные жители пили и ели за счет иностранцев, которые платили, на все закрывая глаза, — уж таков был обычай в порту.
Артистки и те были в своем роде международные.
Все они знали хотя бы полдюжины слов из каждого языка, все время повторяя их, как попугаи, и умели переменить в соответствии с национальностью любимый напиток: кому — виски, кому — пиво, вермут, коньяк, мастику, завершая все шампанским, поступавшим в страну беспошлинно.
Стол моряков был возле самой сцены.
Артистки блуждали по залу, пересмеиваясь, обмениваясь словечками, но поначалу не решались присесть за стол к офицерам. Хозяйка, мадам Лола, с очками на носу, восседая за кассой, как на школьной кафедре, строго наблюдала за ними, словно директриса пансиона. Она не терпела фамильярностей между девушками и моряками. Она требовала, чтобы они были серьезными и не увлекались блестящими нашивками, потому что ей довелось видеть многих сентиментальных дурочек, которые, спутавшись с нищими офицерами, остались несчастными.
Однако к полуночи строгая мораль директрисы теряла свое воздействие.
Стоило одной из девушек примоститься среди офицеров, как остальные следовали ее примеру, словно овцы.
В тот вечер во главе стола восседал капитан Дон Тэнасе. Это был красавец мужчина, сильный, с бравым видом и рокочущим баритоном. Широко образованный, настоящий моряк, он прибыл из морского училища в Бресте и преподавал искусство маневра. Он мог ночь напролет пить и веселиться со своими учениками, но на следующий день, на борту корабля, он опять был самым строгим и суровым начальником.
На другом конце стола приземистый Клапс, известный всему флоту остряк, сочинял стихи, посвященные черноглазой Сюзанне, которая выдавала себя за турчанку, исполняя вызывающий танец живота:
Возле Ионеску-Гулие, похожего на ассирийского царя, уселась Марчелла, полненькая девушка, с влажными томными глазами пылкой еврейки.
Она приехала на берега Дуная откуда-то из глубины Молдовы и с акцентом распевала песенку: «Парень-паренек… рук своих не распускай, а то жаловаться буду…»
Блондинка, подстриженная под мальчишку и прозванная Овечкой, выглядела невинной школьницей. Ей нравилось наряжаться в костюм моряка, но ее выдавали бедра, распиравшие взятые напрокат брюки.
У полуобнаженной Терезы, по прозвищу Бестия, было лицо мадонны, тело статуи и каменное сердце. Она прекрасно говорила по-французски и по-немецки. Мать ее, полька, бывшая актриса, дала ей хорошее воспитание в пансионе в Черновицах. Гордая и жестокая Тереза хвасталась, показывая письмо от любовника, несчастного офицера-интенданта, который любил ее страстно, до унижения, и в результате попал из-за нее за решетку.
Самой странной девушкой в этом зале была Челина, Целина, как называл ее один немец, капитан спасательного судна, брюнетка редкостной красоты. Бледная и меланхоличная, она смотрела своими глубокими глазами, казавшимися еще больше от черных подглазниц. Она была сентиментальна, мечтательна, лирична, не расставалась с тетрадкой, заполненной сладкими до приторности стишками, которые пела со страстью, закатывая глаза или устремляя взгляд куда-то в пространство.
Все недоумевали: чего нужно этой девушке в таком заведении, как «Англетер»?
Одни называли ее Бледной Графиней, другие Стыдливой Мимозой, а товарки в насмешку именовали Безумным Эминеску.
Девушки освобождались только утром, и тот, кто не хотел упустить свою избранницу, прибирал к рукам ключи, которые они прятали в сумочки.
Случалось, что девушки сами тайком вручали ключи от своих комнат, в виде безмолвного обязательства.
За столом у моряков стоял хохот по случаю очередного розыгрыша. Один из офицеров, одетый в цивильное платье, с трубкой в зубах, был представлен своими коллегами как английский капитан. Падкие до щедрых иностранцев артистки всячески ублажали его, ласкались к нему, увивались вокруг него. Они не стеснялись в словах, будучи убеждены, что глупый англичанин ни бельмеса не смыслит по-румынски. И вдруг этот англичанин воскликнул на чистом румынском языке: