Целыми часами Пенелопа не сводила жадных глаз с драгоценностей и украшений, выставленных в лавочках старого стамбульского базара.
Многие считали, что маленькая сиротка принадлежит к семье посланника, а некоторые, видя, как она гордо и неприступно ведет себя, называли ее с мягкой иронией маленькой княжной.
Однако, словно гром среди ясного неба, разразился скандал, и это непредвиденное обстоятельство круто изменило течение ее жизни.
В один несчастливый день взбешенный посланник, сизо-багровый от ярости, после бурной сцены, которая была вызвана доносом, влепил переводчику пару таких оплеух, что закачались стены посольства великой России.
«Вон отсюда, подлец… Вот она, греческая верность!»
Через несколько дней впавший в немилость бывший переводчик упал, разбитый параличом, на мосту Кара-Кьой, который он переходил.
Девочка осталась совсем одна, без всякой помощи. Ее посадили на русский пароход, направлявшийся в дунайские порты.
Как-то утром доставленная бесплатно сирота высадилась на набережную Сулины, прижимая к носу батистовый платок, задыхаясь от запаха юфти и соленой рыбы, которым насквозь пропитался старый русский пароход.
Пенелопа приехала к своему единственному оставшемуся на свете родственнику, брату матери, капитану Леониду Иованидису, сухопарому, низкорослому старичку, носившему огромные черные очки. Он был лоцманом при Европейской дунайской комиссии, но болезнь глаз заставила его переменить профессию. Он поступил на службу в одно из морских агентств и занимался поставкой провизии на пароходы, пополнявшие запасы провианта в устье Дуная.
Благодаря разнице между ценами, по которым доставлялись продукты поставщиками, и ценами на базаре, каждый день что-то перепадало и Иованидису. Люди, видя, как он снует между пароходами на своей лодке, нагруженной овощами, и перетаскивает охапками редиску, в насмешку прозвали его капитаном Редискиным. А его племянницу, высокомерную и бледнолицую византийскую княжну, оказавшуюся в ссылке, мальчишки дразнили графиней Редискиной.
Пенелопе не исполнилось и семнадцати лет, когда дядя убедил девушку, что предназначение ее — выйти замуж.
Не имея ни состояния, ни семьи, на что она могла рассчитывать? Претенденты на ее руку не торопились. Нужно было полагаться только на счастливый случай. Стамати Марулис, лоцман первого класса при Дунайской комиссии, был человеком серьезным, уже в годах, но добрым, бережливым и без особых претензий. С таким супругом можно будет жить спокойно и обрести тихое счастье.
Так Пенелопа вышла замуж.
— Вы видели, какую жену взял себе Стамати?
— Вовсе она не для него!
— Такая шикарная женщина! Не по лоцманскому она рылу.
Так толковали люди в портовых кофейнях, а некоторые добавляли, ухмыляясь из-под усов:
— Это не та женщина, которую можно оставить дома одну…
Стамати же в силу своей профессии вечно был в отъезде.
Человек сдержанный и скромный, который всегда вел самый незаметный образ жизни, лоцман возле этой тонкой и вызывавшей всеобщее восхищение женщины ощущал тщеславную радость, тайную гордость, наслаждаясь счастьем обладания великой драгоценностью. С немым обожанием смотрел он на жену и дрожал от страха, как бы не потерять ее.
Все, что сумел скопить Стамати, уплыло в первый же месяц. Свадебные подарки, мебель, пианино — все было заказано в Галаце, все было выбрано самой Пенелопой.
А ей хотелось, чтобы дом был обставлен со вкусом.
По нескольку дней в неделю Стамати не бывал дома, проводя суда по Дунаю между Сулиной и Брэилой.
Рано утром он осторожно, чтобы не шуметь, отправлялся на пароход с чемоданчиком в руке и непременным дождевиком из просмоленной парусины, какие носили все лоцманы на всем земном шаре.
Как только пароход тяжело отваливал от причала, Стамати с высоты капитанского мостика бросал взгляд на берег: его дом выходил окнами прямо на Дунай. В первые дни он замечал, как в одном из распахнутых окон мелькает платок, провожавший пароход.
И потом, хотя он больше ничего не замечал, Стамати сохранил привычку оглядываться на окна, хотя они никогда уже не открывались.
Оставшись одна, покинутая всеми, Пенелопа часами просиживала на балконе, погрузившись в свои мысли и забыв на коленях вязанье.
Порою ветер с моря доносил гудки и свистки пароходов, входивших в порт. Тогда какая-то нервная дрожь пронизывала ее тело. Работа валилась у нее из рук, она вскакивала и хватала бинокль, обшаривая горизонт, примечая всякое движение на воде.