У него не хватило смелости войти внутрь. Он поплелся дальше, по направлению к другой кофейне, в самом конце набережной. Ему нужна была тишина, чтобы побыть наедине с самим собой, обдумать, что же делать. Как он любил эту женщину! И ведь он ее еще любит… Так что же делать? Вот этого он и не знал. Он только чувствовал, что ему нужно бежать подальше от Пенелопы, исчезнуть, не видеть ее никогда. Домой он вернуться не мог.
Ему пришла мысль отправиться в Брэилу.
Он повернулся и зашагал к лоцманской конторе. Там он спросил, какой пароход отправляется туда утром. Под предлогом, что ему совершенно необходимо быть на следующий день в Брэиле, он попросил, чтобы его назначили вести этот пароход вместо дежурного лоцмана.
Стамати отправился на пароход «Зара». Переночевать можно и на борту, чтобы уже на рассвете сняться с якоря.
По дороге его ослепили окна Морского клуба. Невольно он пощупал фуражку, спрятанную за пазухой. А если зайти в клуб? Он хорошо знал коменданта порта Кривэца еще с тех пор, когда тот был капитаном. Комендант был хорошим человеком, доступным для всех, без всякого гонора, не то что другие, мнящие себя высокопоставленными особами.
Стамати робко вошел в клуб. Дорогу ему преградил матрос.
— Я бы хотел поговорить по частному делу с господином комендантом.
— Пожалуйста сюда, в кабинет.
— А-а! Как поживаете, капитан Стамати?
— Плохо, господин комендант. Несчастье у меня. Один из ваших офицеров опозорил мой дом. — Расстегнув пальто, Стамати достал смятую фуражку и положил ее на стол. — Вот что я нашел у себя дома…
Еле заметная улыбка мелькнула под седыми усами коменданта.
— Что поделать, господин Стамати, таковы женщины… Все они одинаковы… Разве им хочется смотреть на меня или на вас… Они заглядываются на молодых офицеров, на юных щеголей, а не на нас…
В голосе коменданта, который говорил сочувственно и задумчиво, не ощущалось ни цинизма, ни грубости.
— В этом деле, — продолжал он задумчиво, — необходимо быть философом и не растравлять сердца… Да, таковы женщины, уж поверьте мне, я-то их знаю. Не рассказывайте никому и ничего о происшедшем. Я постараюсь, чтобы вы были удовлетворены. Сию же минуту я отдам строгий приказ, чтобы провинившийся немедленно покинул порт. Я отобью у него охоту завязывать любовные интрижки.
После теплого рукопожатия Стамати, несколько успокоившись, вышел из Морского клуба.
Ему казалось, что какая-то ласковая волна несет его к пароходу. Не раздеваясь, он заснул в каюте на борту «Зары».
Комендант Кривэц, человек тактичный, немедленно вызвал начальника гарнизона.
— Чья это фуражка, которая была найдена в доме одного из лоцманов?
— А-а! — усмехнулся начальник. — Должно быть, это фуражка Делиу.
— Пусть немедленно собирает свои пожитки. В четыре утра он отправляется с почтовым пароходом в Галац для продолжения службы в Дунайском дивизионе. Вы проследите за выполнением приказа.
Комендант, человек энергичный и предусмотрительный, имел большой опыт в подобных делах.
Два года назад в Килии, зимой, когда не было никаких путей сообщения, он в подобном же случае вынужден был объявить в порту чрезвычайное положение и целую неделю продержал гарнизон безвыходно в казарме.
Спустя пять дней Стамати вернулся домой.
Он, казалось, оправился от удара. Пенелопа была больна.
Стамати не позволил себе ни слова, ни намека. Никогда между ними не было никакого объяснения. Любая попытка объясниться привела бы к катастрофе, а он не хотел терять Пенелопу. Нужно терпеливо принимать ее такой, какая она есть. Печальный и молчаливый, скрывал Стамати душевную боль, которая, словно червь, грызла его израненное сердце, тщетно стараясь выбросить из памяти все, что произошло, беспощадно осуждая себя, проклиная и казня. Конечно, в какой-то мере он сам виноват: ведь эта женщина не для него. Что их связывает? Почему он терпит крестные муки, даже не пытаясь с ней расстаться?
Чтобы не было больше никаких отлучек, чтобы всегда находиться при доме, Стамати решил уйти в отставку. Вместо пенсии Европейская комиссия выплачивала единовременное выходное пособие, величина которого зависела от срока службы. На полученные деньги Стамати купил дом на набережной, выходящий окнами на Дунай. Дом был записан на Пенелопу, чтобы хоть как-то обеспечить ее будущее. Второй этаж был жилым, на первом открыли кофейню. Купля-продажа хлеба, фрахтовка барж — все эти мелкие портовые сделки заключались здесь, за дружеской беседой между двумя чашечками турецкого кофе.