Несколько барышень из так называемых хороших семей быстро прошли мимо, искоса бросая ревнивые взгляды на играющих.
Одна из них, посмелее, возмутилась:
— С каким бесстыдством эта негритянка вешается на шею мужчинам…
Другая добавила обиженным тоном:
— И только подумать, что мы, родившиеся и выросшие здесь, еще ни разу не бывали за оградой Комиссии, а эта черная уродина, не успев приехать…
Одна из консульш, прозванная молодыми людьми мадам Мораль, прошептала племяннице, которая увлеченно следила за Эвантией:
— Она хорошенькая, эта негритяночка, но она совсем не умеет себя вести.
Атина Засиде резко остановилась на тротуаре и устремила свой взгляд на спортивную площадку. Прижав руки к груди, она пыталась успокоить бурно забившееся сердце. Она не могла поверить. Что это, сон?
Нет, это был он, ее Альфонс, с улыбкой размахивающий ракеткой перед нахальным носом этой девчонки.
— Это уже переходит все границы! Какое двуличие! — проворчала Атина сквозь зубы и гордо двинулась дальше, нахмурив брови.
Атина была пикантной брюнеткой с классическим греческим профилем. Но тщеславие и кокетство мешали ей остановить на ком-нибудь свой выбор.
Провозглашенная на нескольких балах «Королевой красоты», она не могла примириться с мыслью, что может столь быстро лишиться трона. Холодная и величественная, она на всех смотрела сверху вниз. Она никогда не испытывала живого трепета. Ею владел только расчет.
Один офицер прозвал ее «бездевственной Виргинией»[14].
Долгое время она выбирала между флотом и дипломатическим корпусом. Наконец Атина решилась и, совершив ловкий маневр, увлекла одного француза, который облачал двумя качествами: был одновременно и моряком и дипломатом.
Его положение и звание удовлетворяли самолюбие Атины.
Небольшого роста, живой, с золотистыми галльскими усиками, Альфонс Брике служил помощником капитана на торговом судне, а в Комиссии имел пышный титул советника коменданта порта.
Испытав нечто вроде отчаяния, Атина представила, как рушатся все ее надежды и планы. Провал пришел нежданно-негаданно. Ускорив шаги, она направилась прямо к Пенелопе Марулис, чтобы выложить ей все свое возмущение.
Проходя через маленькую гостиную, прежде чем подняться наверх, Атина взглянула на себя в зеркало и в ужасе остановилась. Выглядела она отвратительно: лицо осунулось, глаза покраснели, по щекам от слез пролегли два тонких ручейка, которые смыли пудру на лице.
Атина быстро достала из сумочки пудреницу и помаду, чтобы немного привести себя в порядок.
Она рыдала. Возмущение ее вырвалось наружу. Атина чувствовала себя несчастной и оттого, что никак не могла овладеть собой.
Пенелопа Марулис молча слушала ее, опустив глаза на кружева, над которыми трудилась уже несколько лет. По ее лицу ничего нельзя было прочесть, хотя в душе она была расстроена тем, что американец и его дочь ускользают из рук, путая все ее планы.
— А Фифаки Папагаланиса ты не видела? — спросила она наконец.
— Видела, как же, расхаживает в одиночестве по набережной. Эта негритоска даже не смотрит на него.
После непродолжительного молчания Атина, вздохнув, спросила:
— И что такого в этой негритоске, что все мужчины бегают за ней?
— Моя дорогая, поверь мне: все мужчины одинаковы, все они свиньи и развратники, — четко и убежденно произнесла Пенелопа Марулис.
Львица, направляясь на пляж, встретилась со своим мужем как раз перед зданием Комиссии. Господин Тудораки, вертя в руке сигару, стоял и разговаривал с налоговым инспектором Марку.
— Ты видел? Что я говорила? Они проникли уже и в Комиссию. Расположились там, как у себя дома. Вот что значит быть американцем. Вот она, сила денег…
— Хорошо, хорошо, — проговорил господин Марку, — но ведь не сам же он туда явился, ведь его пригласили.
— Вот это-то меня и бесит, — отозвался начальник таможни. — Значит, я, представитель государственной власти, чиновник высшего ранга, заслуженный человек, стою как теленок у ворот, а этому выскочке оказывают честь и уважение.
Со стороны лоцманского поста раздался долгий звук сирены. Белый флаг вместе с красным шаром поднялся на главном маяке, что означало: «Вижу военные корабли».
От дебаркадера отвалил дежурный лоцманский катер и направился к устью Дуная, чтобы встретить военные суда, вырисовывавшиеся на горизонте.
Все, кто был на набережной, устремили взгляды в открытое море.
Облака серого дыма плыли по небесной лазури.
— Кажется, это наш флот! — взволнованно проговорила Львица.