«Дорогой брат» — так начиналось оно, а кончалось словами: «Твой старший брат, еще не позабывший тебя, Никола».
Оба брата, Стамати и Никола Марулис, еще детьми попали на берега Дуная, уехав на трехмачтовом паруснике с острова Хиоса, где они родились. Стамати так и остался в этих краях, а Никола, став матросом, отправился блуждать по свету на французском галеоте. Родственникам ничего не было известно о его судьбе. И вот теперь, спустя сорок лет, он пишет, что ему надоело жить среди чужих людей, что жена его умерла и у него осталась только дочь. Чувствуя себя хилым и старым, он хочет вернуться на берега Дуная, чтобы провести остаток своих дней среди родных.
Письмо было путаное, написано по-гречески с большим количеством французских слов, которые Стамати не очень-то понимал. Он жадно стал перечитывать все сначала, пытаясь извлечь из письма, показавшегося ему слишком кратким, гораздо больше, чем оно содержало. Он напрягся, морщил лоб и хмурил кустистые брови. Потом задумался. Приятная дрожь вдруг пробежала по его телу. Его охватило душевное волнение, и кровь прилила к сердцу. С невероятной быстротой одна за другой замелькали разные мысли… «Никола едет из Америки… богатой Америки… Из Америки, куда едут нищими, а возвращаются миллионерами… Никола сорок лет прожил в Америке… и теперь возвращается назад… какое состояние он мог нажить?..» Если бы в молодости Стамати тоже отправился в Америку, может, и он вернулся бы миллионером.
Листок бумаги дрожал в руках у Стамати. Он принялся перечитывать письмо в третий раз. Буквы прыгали у него перед глазами, он спотыкался на каждом слове.
Стамати бросил читать. Вдруг его осенила спасительная мысль, и он, сорвавшись с места, как был, с непокрытой головой, побежал по набережной, держа письмо в руке, опьяненный и взволнованный переполнявшими его чувствами.
Он остановился у одной из торговых контор.
— Логаридис здесь?
Совершенно лысая сократовская голова показалась в окне.
Логаридис считался самым ученым и умным человеком в порту. Он приехал из Афин как учитель местной греческой школы. Но через несколько лет был нанят письмоводителем в одну из самых крупных торговых контор в порту. Он консультировал своих соотечественников по всем сложным вопросам, давал советы, переводил деловые бумаги и письма с иностранных языков.
— Хористе! Хористе кумбару! Прошу, прошу в контору!
— Да нет… пожалуй, лучше на улице, — ответил Стамати, показывая письмо.
— Понимаю, понимаю! — закивал головой мудрый старец, поправляя очки, водруженные на огромный нос.
— Один раз в жизни счастье стучится в дом к человеку… Только нужно уметь вовремя распахнуть двери.
На следующий день было воскресенье, и все кофейни гудели от разговоров. Во всем порту ни о чем не говорили, кроме как о письме американца. Всем хотелось увидеть Стамати, поздравить его, взглянуть на письмо собственными глазами, хотя бы подержать в руках этот листок, свалившийся словно, манна небесная.
Кофейня Стамати Марулиса была разукрашена, как в дни больших церковных или национальных праздников. Словно в день 10 мая[3], над дверью колыхались на ветру трехцветный румынский флаг и сине-белый — национальный греческий.
Хлопоты начались с самого раннего утра. Стамати распорядился, чтобы прислуживающие в кофейне мальчики вынесли «сад» на улицу. Садом назывались восемь чахлых кустов олеандра, произраставших в жестяных бидонах из-под керосина, выкрашенных в зеленый цвет.
Когда посетители выражали желание выпить чашечку турецкого кофе на свежем воздухе, на лоне природы, Стамати выносил свой «сад» на улицу, расставляя олеандры вокруг столиков прямо на мостовой перед кофейней. На ночь «сад» перетаскивали обратно.
В кофейне Стамати строго блюлась твердо установленная должностная, кастовая и социальная иерархия.
У одного из окон, выходивших на набережную, стоял большой стол, предназначенный только для местных властей: примаря[4], полицмейстера, начальника таможни, почтмейстера, коменданта порта, офицеров, врача, судьи. Он так и назывался: «стол для начальства».
У другого окна был «стол для дипломатов», за которым собирались аккредитованные консулы и почетные граждане, исполнявшие консульские обязанности. Иногда, хотя и очень редко, в их компанию замешивался какой-нибудь служащий Европейской дунайской комиссии. Права и привилегии, сохранившиеся еще с тех пор, когда Оттоманская империя вынуждена была уступить пальму первенства европейским державам, поднимали чиновников Комиссии в глазах толпы до самого высокого дипломатического ранга.