– А вы о чем думали? – сурово спросило у почесаловцев начальство.
– А вот мы и думали: чего это солнце на севере встает? – ответили почесаловцы.
Так что бросили канал копать и начали его закапывать, причем для пущей государственности закопали туда и строителей. Закопали, послали телеграмму товарищу Сталину и сели на берегу лужи орден ждать. Но вместо ордена пришло им из Москвы сообщение, что они вместе со всем советским народом наконец-то осиротели и можно немного расслабиться.
Вскоре в Почесалов приехал из района новый руководитель и сказал: теперь, когда мы этого усатого бандита похоронили, буквально никто не мешает нам эту поганую лужу закопать. А то, сказал, ее уже из космоса видно. Давайте, говорит, навалимся на эту гадость всем миром! Услышав знакомые нотки, почесаловцы тревожно на говорящего посмотрели, но ни маузера, ни кожанки не увидели: шляпа да пиджак на косоворотку. Незнакомых слов человек не произносил и собою был прост до крайней степени, будто и не начальник он им, а так, дядя по кузькиной матери.
Детишек с собою на трибуну взял: видите, сказал, этих мальцов? Если не потонут в вашей вонючей луже, то будут жить при коммунизме.
– Не может быть! – не поверили почесаловцы.
– Сукой буду! – ответил начальник. В “Чайку” сел, шофер на газ нажал – волной квартал смыло.
А почесаловцы так обрадовались нарисованной перспективе, что тут же выпили и пошли писать транспарант “Здравствуй, коммунизм!” – чем и пробавлялись до осени. Осенью лужу заштормило, а аккурат к ноябрьским пришла из Москвы телеграмма: доложить об осушении ко дню Конституции.
Встревоженные такой злопамятностью, почесаловцы навели справки, и по справкам оказалось: новый руководитель хоть с виду прост, а в гневе страшен, и уже не одну трибуну башмаком расколошматил. Струхнули тогда почесаловцы да и обсадили лужу по периметру, от греха подальше, кукурузой, чтоб с какой стороны ни зайди – все царица полей! А чтобы из космоса ее было не видать, послали трех совхозных умельцев на Байконур. Те вынули из ракеты какую-то штуковину – из космоса вообще ни хрена видно не стало!
А умельцы, вернувшись с Байконура, месяцев еще пять пропивали какой-то рычажок. Иногда, особенно крепко взяв на грудь, они выходили покурить к луже и, поплевывая в нее, мрачно примечали:
– При Сталине-то – поменьше была.
Только очень скоро обнаружилось: этот новый руководитель был не руководитель, а фантазер, перегибщик и волюнтарист! Из-за него-то как раз ничего и не получалось! А уж как коллективное руководство началось – тут и дураку стало ясно, что луже конец. Да и куда ж ей стало деться – целый насос в Почесалов привезли, у немцев-реваншистов на нефтепровод и трех диссидентов выменянный! Валютная штучка!
Привезли тот насос на берег лужи, оркестр туш сыграл, начальник красную ленточку перерезал, пионеры горшочек с кактусом ему подарили, начальник шляпу снял, брови расправил, рукой махнул: давай, мол! – да и высморкался. А высморкался, смотрит: насоса нет.
И все, кто там стоял, то же самое видят. Нет насоса. Оркестр есть, транспарант есть, пионеров вообще девать некуда, а валютная штучка – как во сне привиделась. Искали ее потом по всей области с собаками, посадили под это дело двух баптистов, трех юристов и четырех сионистов; прокурор орден Ленина получил. А лужа так и пролежала, воняя, посреди города до самой перестройки. И так почесаловцам надоела – просто невозможно сказать!
Поэтому нет ничего удивительного в том, что с первыми лучами гласности почесаловское общество пробудилось, встрепенулось и понесло местное начальство по таким кочкам, что отбило у того всякую охоту к сидению. Начальство стало ездить, встречаться с народом и искать возле лужи консенсусы. А народ, как почувствовал, что наверху слабину дали, так словно с цепи сорвался – вынь ему да положь к завтрему, чего со времен Ивана Калиты недодано!
Сначала, на пробу, в газетах, а потом раздухарились, начали начальство в лужу живьем окунать и по местному телевидению это показывать. А уж райком почесаловский, собственными языками вылизанный, измазали всем, что только под руку попало. А под руку в Почесалове отродясь ничего приличного не попадало, город с незапамятных времен по колено в дерьме лежал.
Памятник утопленнику за дело рабочих и крестьян снесли, а на цоколь начали забираться все кому не лень и речи говорить. А на третий день один такое сказал, столько счастья всем посулил, что его сразу выбрали городским головой. У некоторой части почесаловцев название должности вызвало обиду: выходило, что они тоже какая-нибудь часть тела. Но их уговорили.