— А-а-а-а!!! Кёнтаврь!.. А-а-а!!! — конец идиллии.
— Галка, ты чего?! — резко развернулась я в сторону крика. Все ж побороло ее всемогущее любопытство — девочка теперь, с глазищами, как две чашки, блажила, застыв у моей покинутой табуретки, и в одной руке сжимала раскрытую книгу, а другую вскинула на… — Это не кентавр. Это не кентавр, говорю! — попыталась я перекричать и ее и вступивших в помощь подружек и зарыскала по двору глазами. — Ох, ты ж у меня сейчас…
Разоблаченный «человеко-конь» сам, кажется, растерялся от такого приветствия, но с места не сдвинулся (ни человек, ни конь). Лишь мешок на голове поправил, чтоб через дыры для глаз сподручнее за происходящим во дворе через изгородь следить:
— Евсения, поди сюда! — тон у парня был явно неуверенным, и он, прокашлявшись, решил его последующим текстом увесомить. — Поди сюда, говорю!
Ну что ж, добился результата, да и я уже нашла то, что искала:
— Сейчас… Галочка, ты успокоилась? — и, дождавшись робкого кивка от дитя, направилась к калитке. — Ну-у?
— Я, это… в Букошь еду, — вновь поддернул он, съехавшую на глаза мешковину и важно продолжил. — Может, там купить тебе… чего? — вот интересно, он на самом деле такой дурень или ему начхать на то, как со стороны выглядит? Загадка для меня… многолетняя:
— Ты зачем мешок на голову напялил, Лех?
— Х-хе, так ты ж сама мне в третейник(3) сказала: «Чтоб я твоей рожи больше не лицезрела»? — нахально просветил меня верзила… Ага, видно он все эти пять дней придумывал, как бы в таком разе извернуться. А я уж было успокоилась… Точно, конец идиллии:
— Да что ты?.. А если бы я тебе и про все тулово сказала, ты б тогда полностью в него влез? — не по-доброму поинтересовалась я, подходя к всаднику еще ближе.
— Да не-ет, — с сомнением протянул тот, видно прикидывая в своем «младенческом» уме и такой поворот. — Так что с покупками то? Может, бусы из бисера, або серьги? Ты говори, Евся, не стесняйся.
— Какое там стеснение? — под возрастающее хихиканье за моей спиной, сделала я еще шажок к коню. — А вот такие же мне купишь? — и оттянула от правого уха, закрученную в тяжелый крендель косу.
— Какие? — радостно свесился из седла парень, придерживая на макушке завесу.
— А ты слезь… и тогда лучше разглядишь.
Еще раз просить «смельчака» не пришлось, и в тот же миг он предстал передо мной во всей своей многовершковой красе:
— А, ну, покажь?
— Ага… — сделала я, напротив, два шага назад, чтоб сподручнее было размахнуться, выдергивая в это время из-за спины, зажатую в другой руке метлу.
— Ага-а… Ты чего?.. Евсения!
— Пыль из мешка буду выбивать, конь ты кудлатый! — и саданула от всей души первый раз. — И чтоб я тебя всего целиком больше не лицезрела!.. И чтоб не слыхала тоже!.. И чтоб… — замахнувшись в третий раз, лишь на долечку задумалась, чем воспитуемый тут же воспользовался, взмыв обратно на своего гнедого:
— Евся! Ты дикая! Но, я ж тебе когти пообстригаю, так и знай! — уже скача по широкой улице, прокричал он, на ходу сдергивая дырявую мешковину с кудрявой светлой головы.
— Скачи-скачи, кёнтаврь!
— Лех, лучше мне леденец купи! — высыпала вслед за мной на дорогу хохочущая во весь рот ребятня… А ведь, не знает, дурень, как рисковал… Да и я… еще пуще. Оттого и обозлилась не на шутку.
— Дядька Кащей! — оборвали мои хмурые мысли новые детские крики, но, в этот раз, приветственные — к нам, с другой стороны улицы, покачиваясь, будто от ветра, шел сутулый хозяин здешних хором…
«Кащей», в переводе со все того же, означает «пленник», что к приближающемуся сейчас старику имело прямое отношение, правда лет одиннадцать тому назад. Тогда, с горы, в которую весь Купавная своей единственной улицей почти упирается, сошла снежная лавина, вызванная неизвестными сотрясениями горных пород. Хотя, многознающие утверждают, что причиной тому явлению стали «темные» дела, происходящие в соседних с нами землях Озерного края. Будто там какую-то пещеру обвалили, ходы в которой на много миль вдоль всех Рудных гор простирались. Но, не то важно. А важно, что на самом гребне той лавины, и прямиком в огород нашего порядника и заехал на своих полозьях, тогда еще Терех, промышлявший на пару с подельником «черными» перекупками(4). Подельнику повезло больше, хотя, судить о том сложно, ведь его судьба для нас неизвестна. А вот наш «счастливчик» переломал себе обе ноги, перейдя, сначала в ранг «пациента» весевой знахарки. А уж потом ему на выбор и была предоставлена судьба — либо быть торжественно сданным государственным властям, либо остаться здесь и стать частью местной языческой общины, коей, по большому счету, глубоко начхать на отсутствие у нового своего члена даже паспорта. Главное, чтоб у него в наличие имелись: незлобливый нрав, умелые руки и, хотя бы уважительное отношение к многоликому божественному «хороводу»(5). А обращение «Кащей» так и зацепилось, сначала за местные языки, а потом уж надежно осело и в головах, что с годами привело к тому, что и сам бывший Терех при знакомстве стал представляться по новому, языческому имени. Благо, за пределами веси его значение мало кто знает.