— Это точно, — поддакнула Анна.
— Да ты никак завидуешь? Кстати, внешность для меня никогда не имела значения. Недаром ведь говорят о странностях любви. Я ведь не красоты искал. Помнишь? «Сосуд она, в котором пустота или…?» Вот того самого внутреннего огня я ни в ком не находил. А вот сейчас…
Тут у Анны перехватило дыхание. Ей хотелось спросить:
— А сейчас? Сейчас нашел?..
Но она не решилась. Наоборот, лишь бы скрыть свое волнение, стала рассказывать нечто несусветное:
— А вот тебе еще одна история о странностях любви. На моей ткацкой фабрике мастером работал некий Владимир Палыч — огромный такой жгучий брунет, малость придурковатый. Он вечно твердил: «С лица воды не пить». Вот этот Владимир Палыч в обеденный перерыв собирал вокруг себя работниц. Ну, ты знаешь — на ткацкой фабрике в основном бабы работают. Доставал из кармана штанов толстенную записную книжку и зачитывал, как главы из романа. Смех стоял, будто на фильме Чарли Чаплина. «Вот, говорил, потрясая этой книжкой, они все у меня тут! Пусть не красавицы, зато как любили». А там на каждой странице под номером стояло имя его дамы сердца — Лидка, Зойка, Катька, длительность романа: даты первого и последнего свидания. Обязательно — возраст, вес, рост, цвет волос. И короткие пометки типа: Катька — когда кончает, то… так мол и так…
— Аня, это нечестно. Ты уж договаривай, — развеселился Рува.
— Нет, нет, и не спрашивай.
— Тогда хоть намекни.
— Ну, она, в общем, пускает ветры и… э-э… мочится. Тоже ведь про любовь. Скажешь, нет?
В 79 году вдруг объявился Миша Байкис. Он позвонил по телефону. Анна страшно обрадовалась.
— Как ты? Где ты? — засыпала она его вопросами.
— Сейчас в Израиле. А подробности при встрече.
К приходу Миши она наготовила разносолов, много выпивки — стол был роскошным. Анна с нетерпением ждала появления старого друга. Ведь ему она была обязана знакомством с Рувой.
Увы, невеселой получилась эта встреча. Она ожидала увидеть прежнего Мишу — весельчака, остроумца и балагура. Но он обрюзг и погрустнел. Для Анны оказалось полной неожиданностью, что живет он сейчас в Америке, штат Аризона. А в Израиль приехал, чтобы, наконец-то, его увидеть, «да и вас повидать». Миша искренне радовался, что «вы вместе. Никак этого не ожидал, но очень рад, ребята» А он освободился из колонии в 75-м. Условно-досрочно. Два года его не выпускали, но потом он все-таки уехал. Прибыл в Ладисполь в Италии, где тогда был перевалочный пункт для советских евреев. Там он познакомился с дамой, собиравшейся в США, и она утянула его с собой.
— Где же твой хваленый сионизм? — воскликнула огорченная Анна.
— Похоже, в колонии выветрился. Эх, братцы, сам не знаю, как это вышло, — признался Миша. — Обосновались мы в Фениксе. Дыра та еще…
— И чем ты там в своей Аризоне занимаешься? — спросил Рува.
— Что-то координирую в одной еврейской организации. Деньги вроде неплохие, — без особого энтузиазма сказал Миша. — Так что пока обживаюсь, присматриваюсь. Кстати, с дамой той я расстался через полгода.
— Так приезжай сюда, к нам! — сказала Анна.
— Посмотрим… — уклончиво ответил он.
Разговор не клеился. Миша пытался шутить, но не слишком удачно. Пил мало, что-то ковырял вилкой у себя в тарелке. Словом, совсем не был похож на прежнего Мишу Байкиса. Вдруг стал прощаться.
— Посиди еще немного, — упрашивала Анна. Но в ее голосе слышалась растерянность — не такой представляла она их первую после разлуки встречу.
— Нет, мне пора. Послезавтра улетаю, а еще куча дел…
Они расцеловались, обменялись телефонами. Потом в течение года изредка созванивались. Хотя нет, звонила она, а Миша не позвонил ни разу. Разговоры выходили какими-то натужными, словно им не о чем было говорить. А через год он и вовсе перестал отвечать.
— Наверное, уехал из этой дыры в другую, — предположил Рува.
Больше они не виделись. И не слышались… Да, Миша Байкис. Пусть у него все будет хорошо! — твердила она про себя как мантру, когда вспоминала о своем единственном друге.
Анна гордилась Рувимом, восхищалась им, умилялась и радостно потакала его маленьким прихотям и слабостям, казавшимся ей такими невозможно милыми. А слабости у него имелись. Он был немножко сибарит и весьма ценил комфорт. И неожиданно оказался большим сластеной — иногда проскальзывал на кухню и тайком утаскивал к себе в кабинет пару конфет, вздрагивая, если она вдруг заставала его за этим занятием.
Анна получала огромное удовольствие, если ей удавалось угодить его желаниям, часто даже невысказанным. Но понимала и то, что забота, которой окружала его, увы, не вполне бескорыстна. И стыдилась, что пытается достичь и другой цели — привязать его к себе.