Ей было трудно расстаться с ним даже на минуту. Она почти возненавидела свою работу, вынуждавшую ее оставлять Руву на целый день. Но что поделаешь? На доходы Рувы вдвоем было не прожить. А так они могли позволить себе раза два в год слетать за границу.
В свободные вечера наступало самое счастливое время. Рува облачался в свою любимую домашнюю фланелевую куртку, протертую на локтях чуть ли не до дыр (она купила ему точно такую же новую, но та висела в шкафу так и не надеванная). Анна приносила ему в кабинет чашечку кофе или рюмку коньяку. Он продолжал просматривать рукописи, а она уютно устраивалась на мягком пуфике и, не отрываясь, смотрела на него снизу. Да, глупо, как на дешевой олеографии. Ну и пусть…
Как-то он заметил устремленный на него взгляд и сказал:
— Аня! Что ты меня глазами ешь, как карьерист начальника? На повышение не рассчитывай.
— Я и не рассчитываю. Просто не могу наглядеться на собственное счастье.
— Ну, уж и счастье…
Порою Анна подступалась к нему с вопросом:
— Почему ты ничего не пишешь?
Рува отшучивался:
— Как это не пишу? Только вчера сдал в газету целую простыню. Черт-те на сколько полос.
— У тебя чудные статьи, но я ведь не о том спрашиваю. Ты же сам говоришь, что это — низшая лига. А вот что-то свое… Я же вижу, что ты хочешь писать, но сам себя останавливаешь. Словно боишься. Почему?
Однажды он сказал на это:
— Куда лучше и приятнее других критиковать. Это ни к чему не обязывает. А если честно — да, боюсь. Хороший вкус не дозволяет писать посредственно. А талантливо может не получиться.
Анна недоверчиво взглянула на него.
— Боюсь, — повторил он и внезапно стал серьезен. — Думаю, это и определило мои жанровые предпочтения. Уже спустя много лет после того, шедшего «на ура» рассказа, о том, как забирали маму, я понял, что предпочитаю придумывать фантастические истории, чем описывать реальные события, превращая их в ложь. Увы, фантаст из меня не вышел. Вот с тех пор не пишу. Да и поезд ушел. Смешно начинать карьеру сочинителя, когда тебе вот-вот стукнет полтинник. Хотя ты права — иногда хочется.
— Подумаешь, полтинник, — запротестовала Анна. — Ты мне недавно рассказывал про кого-то, кто начал писать в 65 лет. Да к тому же стихи. Ты еще собирался их печатать.
— А, это Юлик Шапиро. Он уникум. И, кстати, отказался от публикации. Сказал, что не хочет выставлять себя на посмешище. Мол, о душе пора подумать, а не о штурме Парнаса…
— Вот и дурак, — сказала Анна.
— Наоборот, мудрец.
И все же спустя какое-то время Анна стала замечать, что он что-то пишет, а при ее появлении немедленно накрывает исписанный лист первыми, попавшимися под руку бумагами. Мелькнула мысль о любовной переписке. Но нет, не могла такая переписка длиться несколько месяцев. К тому же на его столе появились книги об истории второй мировой войны и журнальные статьи с выписками из них. Анна удивилась. Ведь он всегда делился с ней своими планами. И такие обсуждения были для нее самыми счастливыми минутами. А тут — молчит. Да еще прячет. В конце концов, она не выдержала:
— Что это ты все время строчишь тайком?
Он долго отнекивался, но, наконец, признался.
— Да вот задумал одну повестушку.
— Расскажи!
— Ни за что! Настоящие сочинители никому ни слова, пока не напишут. Боятся расплескать. Вот и я. А, впрочем… — он сделал паузу, а потом продолжил: — Нет, видно не быть мне настоящим писателем. Ты слышала что-нибудь об Абе Ковнере?
— Нет, ничего.
— Тогда слушай. История невероятная. Этот Ковнер (он, кстати, из России) с детства мечтал, что станет рядом с Иудой Маккавеем в списке великих героев Израиля. Но мечта не сбылась — о легендарном Абе Ковнере сейчас мало кто помнит. В лучшем случае что-то слышали, хотя о нем написана туча статей и даже книг. Однако… если бы замысел Ковнера осуществился, мир наверняка стал бы совсем другим. Когда началась война, Ковнер, а ему было 23 года, оказался узником Вильнюсского гетто. Там погибло 30 тысяч евреев. И вот этот мальчишка стал одним из организаторов подполья, а потом — его руководителем.
После ликвидации гетто в сентябре 1943-го Ковнер сколотил еврейский партизанский отряд. А весной 1945 года в Румынии он создает подпольную организацию «Нокмим», что означает «Мстители» (ивр.). До середины пятидесятых она действовала по всей Европе, но главным образом в Германии. За это время они уничтожили сотни или тысячи нацистов. Цифры разнятся, но даже если несколько сотен. Ты представляешь?