И еще нескольких лет как не бывало. Время, похоже, их щадило. Случилось, правда, одно событие, которое Рува тяжело переживал — он ушел из журнала. Как это обычно бывает, там начались какие-то мелкие дрязги. Он поссорился с издателем и своим хорошим другом. Разумеется, никто бы его, несмотря на ссору, увольнять не стал. Издатель прекрасно понимал, что такого, как Рува, ему не найти. Но он полез в бутылку и ушел сам. Возможно, и жалел об этом. Кто знает? С Анной о журнале он больше никогда не говорил. Но за долгие годы он настолько привык редактировать его, искать и находить новых авторов, припасать сенсацию для каждого номера, что, лишившись этого привычного дела, чувствовал себя потерянным. После Рувы там сменилось несколько главных редакторов, но, в конце концов, журнал тихо умер, и слез о покойном пролито не было.
Других событий, достойных упоминания, вроде не случилось. Рува продолжал вести творческие вечера, и публиковал свои все так же популярными статьи и эссе в двух или трех еженедельных газетах. Со стороны могло показаться, что в их жизни мало что изменилось. Но сам Рува изменился очень сильно. И эти перемены ее тревожили и пугали. Он, как и раньше, часами сидел в кабинете. Но перестал делать что-либо кроме своей еженедельной просветительской нормы, как он называл статьи для газет. Ничего другого не писал и, что еще хуже, не читал. Она подсовывала ему последние нашумевшие книжки — он их даже не открывал.
Может быть, главной причиной, помимо ухода из журнала, стала неудача с повестью о Ковнере. Хуже всего, что он об этом ни слова не говорил. Приходилось говорить ей. Мол, подумаешь, журнал? Ты достаточно времени и сил ему отдал. Хватит! А вот по поводу якобы неудачи с повестью, это ты зря. По-моему, ты слишком рано сложил оружие. Попробуй еще раз… Но он только молчал, мрачнел и хмурился. И все чаще поминал о смерти:
— Смотри, Аня, все получилось, как ты и мечтала. Мы с тобой живем долго. Осталось только умереть в один день.
— Куда ты торопишься? Ведь у нас пока все тьфу-тьфу-тьфу…
— Да, но лучше сани готовить с лета.
— Глупый, для меня каждый день с тобой — счастье. Успеем еще умереть.
Анна понимала, что переживает Рува, и не знала, как помочь. Ничего в голову не приходило, но однажды ее будто осенило.
— Давай попробуем переводить израильских писателей на русский. Среди них есть прекрасные. Но о них никто не знает.
— Даже если они все гении, как я их стану переводить? Я же языка толком не знаю.
— Не страшно. Я составлю тебе подстрочник. Только не отказывайся. Попытка — не пытка!..
Рува долго отнекивался. Потом нехотя согласился. Она делала подстрочники, зачитывала ему целые страницы. Однажды он на пробу перевел один кусок. И израильский писатель вдруг зазвучал по-русски, словно всю жизнь писал на этом языке.
Рува виду старался не показывать, но был очень доволен. Когда они закончили первый перевод, с разных сторон стали доноситься восторженные отклики. «Даже лучше, чем в оригинале», — говорили те, что владели в равной мере обоими языками. Словом, это был успех.
Так они перевели три книги автора, восхитившего сначала Анну, а за ней — и Руву. Она снова и снова перечитывала их перевод и каждый раз поражалась. Возникала какая-то неслыханная проза — будто перевод с марсианского. Нет, она не могла выбрать, что лучше — оригинал или по-русски.
Если раньше она не находила для себя ясный ответ, почему они вместе? «Все по привычке, — думала она. — Возраст у него уже не тот, чтобы лошадей менять…» То теперь она впервые по-настоящему чувствовала, что стала ему нужна, необходима. Но — и это куда важнее всего остального — ей, похоже, удалось растормошить Руву. Он с каждым днем работал все увлеченнее. Анна была счастлива!
И вдруг… Как ни готовься, это всегда происходит вдруг. Рувима стали мучить головные боли. Анна почти насильно поволокла его к врачу. Тот велел срочно записаться на томографию мозга — «так, на всякий случай». Они бросились в знаменитую иерусалимскую больницу. Обычно ждать этой процедуры приходилось несколько недель. Анна была готова к долгому ожиданию. Поэтому забеспокоилась, когда врач, проглядев заключение их семейного доктора и результаты уже сделанных анализов, назначил обследование через три дня.
Естественно, на томографию она отправилась вместе с Рувой. Она вообще ни на секунду старалась его не оставлять. В сам кабинет ее не пустили. Анна сидела в комнатке рядом с регистратурой на том же минус первом этаже, что и кабинет МРТ, и впервые в жизни молилась. Только она не знала, как это — молиться? Поначалу ее молитва была больше похожа на приказ.