– Чушь, – сказал Коля Чичин и тряхнул своими лохмами. – Литературное произведение, как, впрочем, и любое другое художественное произведение, – автономная вещь, вещь в себе. И совершенно неважно, кто автор. Никаких поправок или коэффициентов. Никаких поблажек или снисхождения.
– Хорошо, – сказал Эдик. – Однажды в музее я натолкнулся на картину: белогвардеец ведет оборванного и избитого красноармейца на расстрел. Видны их лица. Ничего вроде бы особенного. Но тут я прочел название… Знаешь, как она называлась?
– Ну!
– „Братья". И все сразу же стало восприниматься по-иному, встало на свои места.
– Название – не показатель, – возразил Чичин. – Название – это составная часть произведения. Вот если бы фамилия художника все поставила на свои места.
– Тогда вот тебе другой пример… Как ты относишься к высказыванию „Несмотря ни на что, я все-таки верю, что люди в глубине души действительно добры"?
– Ничего особенного, – пожал плечами Чичин. – Натуральная туфта.
– А если я скажу, что это написала Анна Франк?
– Ну знаешь! – возмутился Колька. – Не нужно передергивать!
Гринберг удивился.
– Его ведь приговорили сначала к смертной казни – Кузнецова. Думаешь, легко решиться угнать самолет из тоталитарного государства?
– Не знаю, не пробовал, – отозвался Чичин.
Через несколько месяцев он попробовал, и его сразила снайперская пуля. Тогда нам не удалось узнать подробности, и только в девяностые годы один из журналов, напечатавший воспоминания бывшего работника чешских спецслужб Ладислава Надрхала, пролил свет на обстоятельства его гибели.
Когда самолет уже взлетел, Коля Чичин подозвал стюардессу и предъявил ей содержимое своего дипломата. Она увидела загадочный механизм с индикатором времени, кнопками и мерцающими разноцветными огоньками. И мигом, бедняжечка, взмокла от страха. Надрхал даже утверждал, что она наделала в штаны. Не знаю, откуда ему стала известна эта интимная подробность. А ведь перед нею всего-навсего был обыкновенный набор юного радиолюбителя. Безапелляционным тоном Чичин распорядился, чтобы самолет взял курс на Соединенные Штаты Америки. Ему терять нечего. Стюардесса побежала по проходу поставить в известность экипаж. Она рассказала, что у террориста в руках бомба. Так из „литературного террориста" Колька превратился в террориста самого настоящего. Ему попытались внушить, что требование лететь в Америку абсурдно – самолет не располагает достаточным количеством горючего. Взамен предложили высадиться в одной из западноевропейских стран. Но он согласился лишь на то, чтобы в одной из стран Западной Европы самолет совершил дозаправку. Выбор пал на Австрию. Самолет должен был сесть в Вене, а сел, естественно, в Праге. Перед этим летчик, как ему и было предписано, основательно покружил над городом. В иллюминатор Чичин увидел красивый европейский город и ошалел от счастья. Когда самолет приземлился, по трапу поднялись два человека в штатском. Первый на чистом немецком сообщил, что он – сотрудник австрийских спецслужб и предъявил свое служебное удостоверение (в действительности это был Ладислав Надрхал). Второй оказался переводчиком. Сотрудник спецслужб предложил Кольке покинуть самолет и пообещал ему политическое убежище в Австрии. Но Чичин продолжал упорствовать – только Америка. Очевидно в его воспаленном мозгу утвердилась мысль, что если уж бежать из Ада, то непременно в Рай. А Раем ему виделась Америка (курьезы судьбы: одним из Архангелов этого Рая впоследствии сделался мой отец). Тогда сотрудник спецслужб торжественно пообещал ему место в другом самолете, отправляющемся в США. Мол, Ту-134 вообще не предназначен для трансконтинентальных перелетов. Другое дело – „Боинг". И Колька поверил. Он ступил на трап самолета, и в ту же секунду трап помчался по полю. Колька ухватился за поручень, его длинные курчавые волосы развивались на ветру. И тут он увидел над аэродромом огромные буквы PRAGA и все понял. Но у него в руках по-прежнему оставался дипломат с бомбой, и снайпер нажал на курок.
Так Коля Чичин вышел из бизнеса. Думаю, он до конца оставался именно „литературным террористом", просто его угораздило слишком вжиться в главный образ прокручиваемого в уме романа. А некто из компетентных органов взялся написать на ту же тему, только лучше, что и предопределило финал.
Во времена того их спора с Гринбергом, он писал роман о смертельной схватке, развернувшейся между пешеходами и автолюбителями. Под названием „Великая битва". Как-то на улице рядом с моей дачей его чуть не сбила машина, и Чичин написал роман.
И еще… Сразу же после гибели Кольки Чичина комитетчики взялись за нас всерьез. Мы и так у них были бельмом на глазу: одни только наши крестовые походы против органов печати чего стоили. К тому же мы были отморозками и регулярно выбрасывали всевозможные коники. К примеру, Фил и Колька Чичин как-то взяли за правило ежедневно в одно и то же время встречаться напротив входа в гостиницу „Интурист" и обмениваться совершенно одинаковыми черными „дипломатами". По-моему, на четвертый, а то и на третий, день их взяли на „месте преступления". В дипломатах ничего не оказалось, но мозги им при этом прочистили основательно. И что же? Прошел месяц. Коля Чичин, Фил, Юлька и Лена Петрова сидели в ресторане того же „Интуриста". Когда принесли счет выяснилось, что им не хватает ровно шести рублей.
– Одну минуточку, – сказал Фил официанту.
Потом опустил руку в портфель, дважды провернул ручку лежащего там арифмометра и извлек на свет Божий две совершенно новые хрустящие трешки.
Через несколько минут их повязали по всем правилам. Обнаружили арифмометр и снова прочистили мозги. Но это не помешало Филу и Эрику Гринбергу через пару месяцев отключить газ во всех квартирах одного из обкомовских жилых домов. Происходило это следующим образом: они ходили по квартирам, сообщали, что система вышла из строя, Гринберг набрасывал на газовый вентиль кусок шпагата и приклеивал его концы пластилином к квадратику картона от обувной коробки. А Фил с важным видом делал на пластилине оттиск герба Советского Союза, прижимая к нему пятак.
Целых три дня обкомовские работники стоически мирились с отсутствием газа, пока не разразился скандал.
Меня подмывает упомянуть еще об одной истории, которая хоть и не угодила в анналы КГБ, все же является достаточно показательной. Чичин где-то раздобыл искусственный член. У меня в то время была любовница, от которой я никак не мог отвязаться. И мы придумали следующую интермедию (все было рассчитано по секундам). Когда девчонка пришла ко мне, и мы с ней легли в постель, я исподтишка ввел в нее вместо собственного искусственный член. И тут же раздался звонок в дверь. Я сполз с кровати и отправился отпирать, стараясь при этом держаться так, чтобы она меня видела только со спины. А член остался у нее внутри. Пришлось потом бедняжку долго отпаивать портвейном „777"…
Словом, комитетчики были сыты нашими выходками по горло. До поры до времени нас еще спасало то обстоятельство, что в наших действиях не просматривалось политического подтекста, да его и действительно не было. Но тут произошел угон самолета. А это – совсем другое дело. И первый удар пришелся на Фила. Прямо скажем, следователи КГБ были от него не в восторге. И когда выяснилось, что он неуправляем, его упекли в сумасшедший дом. Правда, в первый раз его удалось оттуда вытащить. У Петькиных родителей нашлись какие-то связи, пришлось мне продать „Жигули" и за большую взятку его отпустили.
Однако незадолго перед Московской Олимпиадой его упекли вторично. Кому-то очень не понравилось его утверждение, что американцы все время стремятся ударить нас по голове, а попадают по заднице. И его песни не понравились, в особенности „Занавес из железа", „Хари кришна" и „Замороженные авуары". И не нравилось, что он таскал по знакомым самиздат. И что называл Ленина таранькой. И что его родители живут по соседству с Сахаровым. Все не нравилось. А приближалась Московская Олимпиада.