Я не зря так часто упоминаю Московскую Олимпиаду: за два года до Московской Олимпиады, за год до Московской Олимпиады, сразу же после Московской Олимпиады. Просто Московская Олимпиада нас доконала. Американцы пробовали организовать международный бойкот, но не встретили практически никакой поддержки. Моя личная хронология событий такова: в 1979-м году погиб Коля Чичин, осенью того же года Феликса Шора впервые упекли в психушку, в начале 1980-го наши элитные части вошли в Афганистан, весной 1980-го Фила повторно отправили в психушку, где года через три он и впрямь сошел с ума, той же весной 1980-го исчезла Юлька Мешкова, а летом посланцы Всего Мира съехались в Москву, дабы продемонстрировать Всему Миру, т.е. самим себе, торжество Идей Спорта. И мы почувствовали, что остались с КГБ один на один.
Первое время мы все же надеялись, что после окончания Олимпиады Фила выпустят. Петькины родители вели какие-то таинственные переговоры, у меня даже сложилось ощущение, что им очень нравится улаживать подобные дела – a заодно и подкармливать важных функционеров – за чужой счет, но на сей раз в итоге и у них опустились руки. А для Петьки это, видимо, явилось серьезным ударом. Во всяком случае когда выяснилось, что на сей раз Филу не выпутаться, когда этот приговор прозвучал из уст ее отца, как-то само собой вышло, что Петька осталась у себя дома, не присоединилась к нам. Мы вернулись с Юлькой в „пещеру" вдвоем. Она была растеряна, кусала губы. В подавленном молчании выпили чай. Юлька всегда носила короткую прическу и одевалась в мужские рубашки и джинсы. Но при этом сохраняла трогательную женственность. Возможно потому, что брюки и рубашки ей всегда были велики, топорщились, раздувались. На ушах ее болтались огромные кольца. Она взяла гитару и спела „Хари кришну". Раньше она принципиально не желала исполнять песни Фила. Я вспомнил, как Фил пел „Хари кришну" у себя в морге, и у меня, козла, вырвался глухой стон. А Юлька не плакала, она только выругалась матом.
Ночью она пришла ко мне, и неожиданно мы слились в единое целое. Никогда более я не испытывал ничего подобного. Мы словно парили над бездной, на изломе времен и пространств, и это не было ни любовью, ни каким-либо другим чувством, которому существует название.
Потом мы обнаружили наши сплетенные тела на шатком мостике, зависшем над пропастью. И молча расползлись в разные стороны. У меня еще был шанс, я мог остаться с Юлькой, в их мире, в их страшном мире, но я позорно полз к своему краю кровати. И пропасть разделила нас.
– Давай устроим пикет у здания обкома, – проговорила Юлька сдавленным голосом со своего края кровати.
– Нас раздавят, – глухо отозвался я. – А Филу от этого легче не сделается. Даже наоборот.
Больше она не сказала ни слова. И на следующий день не пришла. Эрик Гринберг говорил мне потом, что ее видели в облисполкоме. Якобы к вящему ужасу окружающих она выкрикивала антисоветские лозунги, сопровождая их нецензурной бранью.
Когда стало понятно, что она исчезла, ее мать бросилась на поиски. Причем сполна досталось и мне и милиции. Однако ее отчаянные усилия ни к чему не привели. Уже во время перестройки и я тоже попытался внести свою лепту. Но с тем же успехом. Юлька Мешкова исчезла навсегда.
И еще один характерный штрих: дней через десять после исчезновения Юльки дотла сгорела моя дача. При невыясненных обстоятельствах. Теперь оставшимся „литературным террористам" негде было устраивать свои сборища…
В три часа ночи я неожиданно проснулся. „Вжик, вжик" – табурет Кузьмича в коридоре.
Я сел на кровати и закурил. Потом, когда в двери Кузьмича наконец провернулся ключ, пошел в туалет молиться. Встал на колени перед Унитазом и просительно уставился на Бачок.
Знаете, почему я все же снизошел до принятия подачек из Орегона? Мне категорически насрать на то, что подумает сенатор. И потом они ведь когда-нибудь узнают, что в действительности я у них ничего не брал. Это греет мою измочаленную душу.
Кислицын так и не решился передать по линии, что с квартиры на проспекте Ленина я постепенно, в три захода, перебрался в трущобы. Он не мог придумать, чем все это объяснить, коль скоро считалось, что помощь я принимаю. Кстати, ему на самом деле причины были неведомы, и он продолжал, бедняга, ломать над этим голову. Я предлагал на выбор вполне приемлемые варианты: в карты проиграл, просадил на наркотики и т.д. и т.п., поскольку родителям – считал я – было бы приятно узнать что-либо в этом духе. Они и без того к лику святых меня не причисляли, но мне хотелось внушить им, что наркотики, рулетка и ломберный столик – мой излюбленный способ времяпровождения. А, может, и единственный способ времяпровождения. А, может, и способ существования. Лишняя капля бальзама на душу никому не повредит. Только вообразите себе обратную картину: они бросают отпрыска на произвол судьбы, а в результате выясняется, что он – никакая не отрыжка общества. Разве мог я – человек доброй воли – такое допустить? Но предполагалось, что, исполняя обязанности снабженца, Кислицын одновременно и присматривает за мной. Поэтому он отмахивался от подобных предложений. Он пребывал в состоянии перманентной тревоги: а вдруг супруга сенатора, или, чего доброго, сам сенатор, вознамерятся посетить свое незадачливое чадо? А вдруг сенатор с какой-нибудь делегацией нагрянет? А вдруг сестренка, не дай Бог, соскучится по братцу? Вот уж кто не соскучится, так это сестренка. Лет десять назад она вышла замуж за Алана Грина – портлендского коммерсанта, мулата, который тоже занимается компьютерами, как и мой отец. И теперь у них пятеро детей, тоже мулатов. Так что у моей сестрички, Клары Грин, забот и без меня полон рот.
А я теперь – дядя. Уссаться можно! И не какой-то там ординарный дядя, а дядя – пять звездочек. Но вот объясниться со своими племянниками я вряд ли когда-нибудь сумею: они совершенно не владеют русским. У меня сложилось впечатление, что и Клара уже почти не говорит по-русски. К моему сорокалетию она прислала в подарок две чашки с видами Портленда и их семейную фотографию с комментариями, написанными на таком варварском языке, что мне с трудом удалось разобрать хоть что-нибудь.
А вдруг действительно с какой-нибудь делегацией нагрянет сенатор? И ему захочется лицезреть своего ненаглядного сыночка? Теперь, после близкого знакомства с Середой, я знаю, как его встретить. Я скажу, по хозяйски охватив пространство руками: „Добро пожаловать в Страну Багровых Туч."
Однажды, когда издательство „Роса" уж очень затянуло с гонораром, случился казус. Кислицын, как обычно, припер полный рюкзачок еды, выгрузил на стол, и я принялся раскладывать продукты по целлофановым мешкам. И внезапно впал в состояние ступора. А когда очнулся, выяснилось, что я прогрыз толстенный целлофан, в который была запаяна колбаса, и, захлебываясь слюной, пожираю вкусную копченую внутренность.
Я тут же отшвырнул остатки колбасы, кинулся в туалет, бухнулся перед унитазом на колени и, засунув два пальца в рот, задергался в судорогах. Потом, преодолевая нахлынувшую слабость, медленно поднял голову. Высоко надо мной, под самым потолком, витал поржавевший, с облупившейся белой краской бачок. И мне вдруг привиделось, что я молюсь. С тех пор я удовлетворяю здесь свои религиозные потребности.
Думаю, что если еще остался Бог на Руси, то именно такой: он бурчит и вступает в безуспешную схватку с нашим дерьмом. Золотой или даже серебряный телец для нас – эклектика.
Слова молитвы у меня все время одни и те же. Когда-то мне хотелось стать летчиком. И теперь без устали я твержу: „О, Боже, дай мне одно крыло Антуана де Сент-Экзюпери, и второе – Ричарда Баха."
Чтобы покончить с темой.
Я уже как-то упоминал, что время от времени унитаз забивается, и только мне известно в чем тут дело. Так вот, я спускаю в него фотографии сенатора с супругой. Эдвард Твердовски держит речь в сенате, Эдвард Твердовски на озерах в Монитобе занимается рыбной ловлей (здесь он почему-то никогда рыбалкой не увлекался), Эдвард Твердовски играет в гольф, а жена рукоплещет блестяще сделанному удару. Супруги Твердовски на газоне рядом с собственной виллой. На всех фотографиях у него ослепительная улыбка, сменившая прежнюю дежурную гримасу брезгливости… Почему-то унитаз, благосклонно относящийся ко всем прочим дарам квартиры, сенатором брезговал.