Середа, разумеется, не достиг вершины Олимпа, да и не стремился к этому, но многих читателей его сюжеты все же увлекли.
Как видите рачительный хозяин способен многократно эксплуатировать одну и ту же мысль, всячески варьируя ее: сейчас автором болота (по сравнению с ленинским – мизерного болотца) выступил писатель Виктор Середа.
Мне не хотелось Моминой объяснять все это, легче было лишний раз отдать должное ее эрудиции.
Она поинтересовалась, способен ли я сделать так, чтобы роман стал „забойным" безо всяких „не".
– Мне еще нужно многое узнать об авторе, – проговорил я твердым голосом.
– Опять твои грязные намеки, – сказала она.
Я обескуражено уставился на нее. Но она тут же отвернулась, закрыла рот ладонью и прыснула, и я понял, что она имеет в виду.
Очевидно зубы дракона, мелькнуло у меня в голове, все же способны прорасти сексуальными воинами.
Потом она сказала:
– Перезагрузимся.
И щелкнула мышкой.
И мы перезагрузились.
Очнувшийся компьютер, видимо, ошалел от счастья и принялся захлебываться цифрами, сообщениями, картинками.
Пользуясь случаем, Момина обучила меня нескольким приемам. В первую очередь попыталась объяснить мне, что такое файл. На это была угроблена уйма времени, в течение которого я проявил себя полным тупицей, поэтому объяснение я опускаю. Во-первых, потому что на это тоже ушла бы уйма времени, и, во-вторых, чтобы не пасть окончательно в ваших глазах. Достаточно уже того, что я низко пал в глазах Моминой. Ей все не удавалось взять в толк, как может человек, достигший моего возраста, понятия не иметь о том, что такое файл.
Она научила меня создавать файлы, копировать файлы и уничтожать файлы. И ни в коем случае не уничтожать файлы, из которых состоят сами программы. Спи спокойно, компьютер! Твоему интеллекту ничего не угрожает.
В довершение она извлекла из обувной коробки горсть дискет и протянула мне.
– Будешь записывать на них промежуточные файлы, чтобы я имела возможность контролировать ситуацию. Я должна постоянно держать руку на пульсе – это мое условие.
– Они пустые? – поинтересовался я. – На них нет файлов?
– На некоторых наверное что-то есть. Но это – мусор. В основном фрагменты моих работ, уже никому не нужные. Можешь спокойно их уничтожать.
– Хорошо, – сказал я. – Я их уничтожу. Безо всякой жалости.
Она потянулась.
– Еще „Юньань"?
– Не откажусь.
Я вышел из комнаты, а потом вообще из квартиры. Рядом с подъездом стоял „Вольво" Моминой. Переступив через Стеценко, я немного поразмышлял, после чего взял курс на ближайший гастроном. Там я купил печенье, конфеты и лимон. А потом, махнув рукой, скупил половину прилавка. Смерть последнему гонорару издательства „Роса"!
У меня появилось ощущение, что я сумею завершить роман. За те долгие годы, что я занимался писательством, и в особенности, когда работал над „Мейнстримом", „Еще раз "фак"!" и „Разъяренным мелким буржуа", я основательно набил руку на создании различного рода литературных клише. Язык, почерк, ассоциативный ряд, особенности манеры изложения – так опытный фальшивомонетчик изготавливает клише денежных купюр. Ведь это тоже своего рода искусство: когда созданную твоими руками купюру невозможно отличить от настоящей.
Правда сейчас передо мной стояла иная задача: мне нужно было дописать. Это было значительно сложнее, но с другой стороны превращало в полноценного соавтора. Ведь на сей раз я принимал участие в создании чего-то подлинного, настоящего. Намечалась радикальная смена интерьера: вместо подполья по производством фальшивых банкнот – государственный монетный двор.
Возможно, работа над „Предвкушением Америки" – всего лишь трамплин, после чего для меня самого, Геннадия Твердовского, откроются двери в большую литературу? А то от Пучини меня уже пучит, ей-Богу.
Обуреваемый мачизмом, я выложил перед Моминой две красивые коробки: одну металлическую, с печеньем, и вторую из пластика, с конфетами „Мон шери".
Она рассмеялась. Потом неожиданно поцеловала меня в щеку.
– Я не сомневалась, что ты решишься, – сказала она. – А эти намеки на отсутствие лимона мне не очень-то понравились.
Видимо, вообразила, что я пустил в ход ее денежки. И что теперь мне уже не отвертеться.
Почему-то мне вспомнились слова Чейза: живет себе на свете человек – не тужит, и тут на его пути появляется женщина.
Момина отодвинула коробки в сторону, достала из кармана пузырек с маленькими таблетками и проглотила одну из них.
– Зря старался, я сладкого не ем.
И, видя мое замешательство, сочла нужным добавить:
– Я ведь уже говорила, что сублимирую себя с литературой – стремлюсь к достижению полного совершенства.
А, видя мое недоумение, сочла нужным присовокупить:
– В литературе, насколько тебе известно, важны идея, форма… ну и конструкция. Если превалирует идея, это называется…
Последовала выжидательная пауза. Я обречено пожал плечами.
– Идеализмом, – подсказала она. – А если превалирует форма, это называется…
– Формализмом, – обрадовался я.
– Умничка. А, если конструкция?
– Конст… конструктивизмом?
– Верно!
– Конструктивизм, – повторил я. – Как все просто! Вот оно значит, что это такое.
– Так что о форме и конструкции тоже нельзя забывать, – сказала Момина. – Иначе мигом превратишься в махровую идеалистку.
– У тебя ведь талия, как у барби, – заметил я.
– Но ты не представляешь, чего мне это стоит. Приходится до одурения крутить тяжелый обруч, внутренность которого заполнена песком.
– Мать у тебя тоже была изящной.
– Оставь наконец свои гнусные поползновения, – сказала она. Потом добавила уже более мягко: – Между прочим, мать тоже крутила обруч. Она и научила меня заполнять его песком.
– Сама ведь видишь, что преемственность налицо, – рискнул ввернуть я.
Она снова засмеялась, зажав рот ладонью.
– Тогда, может быть, немного коньяку? – предложил я, извлекая очередное приобретение – бутылку „Камю".
– Я ведь за рулем. Если тебе так уж хочется сделать мне приятное, поехали сейчас со мной.
Я сказал, что с удовольствием, а куда? А она сказала, что не думает, чтобы это доставило мне удовольствие. Сегодня – ровно пол года, как погибли ее родители. И ей обязательно нужно съездить на кладбище.
Я вышел в коридор, извлек из шкафа свой единственный костюм и переоделся.
– Такое впечатление, что у тебя там магазин подержанного платья, – сказала Момина.
– Просто в свое время мне удалось захватить в коридоре плацдарм силами платяного шкафа. Потихоньку отвоевываю пространство. Вообще, это интересная тема: время и пространство. Люди боятся времени и обожают пространство. Наверное потому, что время больше ассоциируется с мгновением, а пространство – с бесконечностью.
– По-моему, ты не очень-то любишь пространство, – заметила Момина. – Судя по тому, сколько места ты в нем занимаешь.
Выразительным взглядом она окинула комнату.
– У меня еще есть подвальное помещение, – возразил я. – Правда, оно забито до отказа.
– Интересно, чем, – сказала Момина. – Не могу себе представить.
– Военная тайна, – сказал я. – А, впрочем… Если хочешь, могу показать.
– Просто скажи – и все.
– Нет, просто тут не скажешь. Это нужно видеть.
Секунду поколебавшись, я взял ключ и повел ее на лестничную площадку. А оттуда – вниз по ступеням.
– Осторожно, не упади, – предупредил я. – Тут можно основательно подпортить себе конструкцию.
Момина с интересом оглядывалась по сторонам.
– Настоящие казематы, – сказала она. – Петропавлавская крепость. Бастилия.
– Ты права. – Я принялся шерудить ключом в замке, ощущая себя средневековым тюремщиком. – Прошу.
Дверь распахнулась, щелкнул выключатель, и перед нами выросли штабеля книг. Их скорбные вершины местами достигали потолка.
– А вот и узники, – сказал я. – Практически все здесь. „Мейнстрим", „Еще раз „фак"!" и „Разъяренный мелкий буржуа".